Новый адрес страницы:
https://tannarh.wordpress.com/2007/08/04/свобода-без-ответственности/
 

Невозможность ответственности

Люди любят повторять всякие «умные» мысли, не вскрывая терминологический аппарат, которым эти мысли были выражены. Например, они жестко связывают свободу с ответственностью, однако на вопрос, почему свобода должна быть связана с ответственностью и связана ли вообще они вряд ли ответят, или ответят, повторив чью-нибудь «мудрую» мысль. Неясно, кто им сказал, что свобода невозможна без ответственности, и почему они поверили, что это так и есть. Этике ответственности в нынешнем ее понимании не исполнилось еще и пятидесяти лет и не факт, что исполнится. Отдельно отмечу, что ответственность — это больше этическая категория, чем философская, так что непонятно, почему некоторые люди пытаются заковать свою свободу в этические цепи? Этично все, что эстетично, а в эстетике, скажу я вам, ответственности нет. И если я назову теракт 11 сентября 2001 г. произведением искусства, как это сделал в свое время композитор К. Штокхаузен, то все этические бредни вокруг этого арт-проекта можно будет смело выкинуть на помойку. Художник (создатель/разрушитель) не отвечает за свои произведения, как конструктор Калашников не отвечает за убитых из его автоматов людей. Можно, конечно, сказать, что, например, наркоторговцы несут «ответственность» за свою деятельность, однако это вопрос юридической мифологии, а не господствующей морали. Их судят за «нарушение законов», а не за смерть наркоманов. Обывателям, ради которых якобы все это делается вообще плевать на наркоманов, они их и за людей-то не считают, разумеется, если это не их дражайшие родственнички, коим они хотят навязать свою волю.

Свобода — это всегда безответственность. Ответственный человек просто не может быть свободным, потому что всегда есть высшая инстанция, обладающая достаточной силой, чтобы призвать его к ответственности в принудительном порядке. Не бывает ответственности самой по себе, может быть только ответственность перед кем-то: перед государством, перед обществом или перед самим собой. Безответственность — это осознанное избегание всякого принуждения со стороны общества и его отдельных представителей. Ответственный человек — это слабый человек, то есть человек, не имеющий достаточного могущества, чтобы начать играть по своим собственным правилам, не оглядываясь на контролирующие и регулирующие инстанции, будь то любопытная соседка или правоохранительные органы. Всякий раз, когда человек несет ответственность за свои поступки, он лишается некоторой части этого своего могущества, эквивалентной определенным правам или материальным благам. Ведь что такое денежный штраф? Это часть моей жизни, потраченная на зарабатывание денег, и отданная другим в качестве ответственности за совершенное мной «противоправное» действие. Получается, что ответственность — это лишение меня части меня самого. Люди, которые соглашаются нести ответственность, являются добровольными ампутантами, которых лишают части их самих: некоторого отрезка жизни, выраженного через деньги или свободу передвижения и действия. Таким образом, естественное стремление человека к безответственности есть его неотъемлемое биологическое право на сохранение своей целостности. Человек, который на протяжении долгого времени подвергался систематическим социальным ампутациям (прав и свобод), не может считаться человеком в полном смысле этого слова. Выдвигаемое в последнее время предложение кастрировать педофилов — наглядное подтверждение тому, что для многих ответственность и ампутация — это по сути одно и то же. Разница лишь в том, что «ответственность», «законность» и «справедливость» существуют исключительно как бредовые фантазии в спутанном сознании добровольных рабов, не имеющих ни малейшего представления о значении этих терминов, а ампутации — это реальность биологического насилия над личностью, санкционированного виртуальной структурой под названием «государство» в магическом акте «узаконивания» некоторых деяний в противовес деяниям, которые в данной культуре и времени отчего-то считаются «незаконными».

Помимо всего прочего, ответственность есть еще и одна из основных причин подчинения («я ответственен перед кем-то») и доминирования («ты ответственен передо мной»). Недаром более всего об ответственности любят рассуждать религиозные деятели и философы. «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т.е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы» (Н.А. Бердяев). Ответственность есть корень всякой нравственности, а рассуждать о нравственности в реальной жизни я не готов ни в какой форме. Не надо путать безответственность слабого и безответственность сильного. Политическая власть зиждется на ответственности слабого перед сильным.

Представим Древний Рим: обедает семья, которой прислуживают рабы. Раб и хозяин дома одновременно роняют кувшины с вином, и те разбиваются. Раба наказывают (он несет ответственность), а хозяина дома, разумеется, нет — он безответственен. Спрашивается, кто из них демонстрирует нам более свободное поведение, присущее богам, но не рабам? Перед кем нес ответственность абсолютно безответственный и неподсудный бог Ветхого Завета? А ведь ветхозаветный Змий дал четкие указания Еве: «Будете как боги (то есть безответственны в той степени, в какой это позволяет ваше могущество)». Суть в том, что единственная форма ответственности, которую я готов признать, — это смерть, но мертвецы, понятное дело, ответственности не несут, потому что уже не способны осознать себя «призванными к ответу». Нет субъекта — нет ответственности.

Так что, ответственность — удел рабов, свобода же заключается в достижении личной безответственности, иначе говоря, неподсудности, когда нет никого, кто мог бы судить тебя. Ответственность — это инструмент управления стадом из арсенала морали для рабов. Стремление к свободе как раз и заключается в стремлении к безответственности. Например, власть как социальная форма могущества породила «неприкосновенность» для высших государственных чиновников. Другое дело, что не всем это идет на пользу.

Власть над кем-то или над чем-то — это изощренная форма рабства; свобода — это власть над собой. Произвол в сути своей есть неопределенность. Именно неопределенность, непредсказуемость страшит обывателей больше всего. Такую свободу невозможно предугадать и поработить ответственностью или целесообразностью, она вообще лежит вне пределов всякой ответственности. Ответственными могут быть только рабы (перед своими хозяевами). Принимая ответственность, мы отдаем себя во власть необходимости. Ни о какой свободе после этого не может быть и речи. Но перед кем я могу быть ответственным, если нет никого, кто мог бы принудить меня к ответственности, надругаться над моей свободой и загнать ее в рамки пользы и необходимости?

Избежание ответственности

Безответственность слабого наиболее ярко проявляется в привычке обвинять других в своих проблемах и неудачах и соответственно мстить им. Но это в большей степени относится к описанному Ницше чувству ressentiment, от которого он предостерегал аристократов духа. «Обратное явление имеет место при аристократическом способе оценки: последний действует и произрастает спонтанно, он ищет своей противоположности лишь для того, чтобы с бóльшей благодарностью, с большим ликованием утверждать самое себя…» (Ф. Ницше «К генеалогии морали»). Излечение от привычки обвинять начинается с одиночества, когда другой — это ничто. Я не могу ни перед кем быть ответственным, потому что вокруг меня нет никого, вернее нет вообще кого-то, кому я отдал бы свою свободу, сковав ее ответственностью. Мало того, нет даже моего собственного Я, которое могло бы нести ответственность перед любым другим Я, столь же иллюзорным, как и все прочие.

Вопрос в том, как избежать рабской ответственности. Для определения ответственности требуется:

1) субъект;

2) деяние;

3) адресат;

4) оценивающая инстанция;

5) критерии;

6) сфера ответственности.

Вообразим, что было совершено некое деяние, например, убийство, но не известен субъект (убийца). Может ли в этом случае наступить для него ответственность? Раньше можно было говорить о «муках совести» и «божьей каре», теперь — нет. Или наоборот, имеется субъект, но неизвестно, совершал ли он какие бы то ни было деяния, предусматривающие ответственность за их совершение. Ответственность снова невозможна. И, наконец, еще одна ситуация: ни субъект, ни деяние не определены. Ответственность не наступает. Вывод таков: ответственность всегда авторизированна, поэтому ее можно избежать через анонимность деятеля, совершающего или не совершающего кем-то определенные (или никем не определенные) действия. Можно, конечно, вспомнить о так называемой «групповой ответственности», однако «групповая ответственность» на практике оборачивается коллективной безответственностью. Чем выше степень анонимности, тем меньше вероятность наступления ответственности.

Итак, у нас нет субъекта, нет деяния, нет адресата, нет оценивающей инстанции («Все, кого встречает Хенаро по пути в Икстлан, — лишь эфемерные существа», — писал Кастанеда, а призракам не дано права судить), нет критериев, потому что их некому определить, и, наконец, нет сферы ответственности. Вместе с «личной историей» стирается и «личная ответственность». «Никому не известно, кто я такой и что делаю, — говорит дон Хуан. — Даже мне самому». Таким образом совершается переход от социальной анонимности к тотальной анонимности, когда никому не известно, было ли совершено противоправное деяние и кто его совершил, да и сам факт существования противоправных деяний ставится под сомнения. В конце концов, все относительно.

Отчасти именно гармония ведет к рабству через ответственность, поскольку гармоничность предполагает знание последствий совершаемых индивидом действий. Никто не может знать всех последствий своих поступков (бабочка и ураган). И еще одна мысль: я желаю, следовательно, я раб своего желания, но если желает не мое Я, а анонимный Некто, и желание его исполняет еще один Некто, и, быть может, два этих Некто — единое, но во многом вымышленное целое, то остается только чистое желание, свободное от субъектов и объектов, причин и следствий, желание как движение в головокружительном лабиринте анонимных Я, свободных и безответственных, по ту сторону веры и знания в безмолвном пред-угадывании.

Таким образом, на пути к свободе необходимо сделать следующие замены:

1. Совпадения вместо причинности.

2. Случай вместо необходимости.

3. Множественность вместо гармонии.

4. Воля вместо выбора.

5. Анонимность вместо ответственности.

Можно возразить, что безответственные типы понаделают «глупостей», и вот тут нам пригодится концепция «разумного эгоизма», именно «разумного», а не какого-либо еще, но для этого нам придется определить подлинную разумность разума и очистить ее от эмоциональных наслоений. Разум утилитарен по своей сути. Если в описании «разумного эгоизма» встречаются эмоционально окрашенные термины, вроде «нравится», «приятно» и пр., то о разумности в данном случае говорить не приходится. То есть разумный эгоизм, подчиненный эмоциям, по сути является неразумным. Правда, есть и второй вариант: если человек научился контролировать свои эмоции, то он может заставить себя полюбить все, что угодно. Рок, судьба, необходимость — то есть разумное рабство (или рабство разума), которое любят и считают «настоящей свободой». Ведь знание требует точно такого же подчинения, как и вера. Я могу верить в любую чушь, но я не могу знать, что 2х2=5. Дважды два всегда равно четырем. В последнем случае я абсолютно несвободен, я раб этой истины, потому что принял на себя ответственность считать, что это так. Действительность ускользает, распадается, и я остаюсь один на один с бесчисленной армией истин, против которых я бессилен. Избежать этого можно посредством психологической игры, в которой достоверность 2х2=4 и 2х2=5 одинаково сомнительна. Максима эпистемологического анархизма, сформулированная Полом Фейерабендом, звучит поразительно знакомо: “macht, was Du willst”, т.е. «делай, что хочешь».

Без-ответ(ствен)ность

Нетрудно заметить, что я говорю исключительно об ответственности перед другими. Совершенно верно, после того как «бог умер» и нравственность (стыд, совесть) последовала вслед за ним, единственной инстанцией, определяющей ответственность остались люди, подверженные иллюзии реальной власти. Именно они навязывают нам этику ответственности и насквозь лживый миф, что единственной формой свободы является возможность выбирать. Я утверждаю: выбор — это форма рабства, а свобода начинается там, где заканчивается ответственность и все ее вышеперечисленные составляющие.

Ответственность перед самим собой (связь между «я хочу» и «я сделаю» в определении Ницше) является просто иной формой рабства, замкнутой в кольцо выбора. Но выбор не ведет к свободе — вот в чем вся штука. На место выбора следует ставить саму волю. Я не выбираю, делать или не делать мне что-либо и как именно это делать; я делаю то, что хочу и так, как хочу или не делаю этого. Но я не выбираю, потому что сделанный выбор загоняет человека в рабство собственных решений и, как следствие, делает его предсказуемым и безопасным для окружающих. Таким образом, моя свобода заканчивается не там, где начинается свобода другого. Моя свобода заканчивается там, где кончается мое могущество. В частности: моя свобода самовыражения заканчивается там, где кончается моя власть над словами. Пока никто не знает, кто я такой, я могу писать все, что мне вздумается в пределах только своих возможностей.

Фромм утверждал, что право выражать свои собственные мысли имеет действительно какой-то смысл тогда и только тогда, когда эти мысли на самом деле существуют. Тот, кто не имеет достаточно могущества, чтобы обладать собственным мнением (да и вообще чем угодно), не обладает свободой его выражать и в силу этого его совершенно не касается, где именно кончается эта его нереализованная свобода и начинается свобода другого. Реализованная через анонимность свобода выводит нас из-под власти справедливости, в которую верят рабы, не имеющие достаточно силы, чтобы отомстить своим обидчикам. Рабы не имеют силы даже для того, чтобы встать выше жажды мести.

Ответ-ственность заставляет нас «давать ответы» на вопросы, которые, вполне вероятно, были адресованы не нам и предназначались совсем другим лицам, быть может, и вовсе не существующим в реальном мире. Таким образом, принять на себя ответственность — значит похитить право на ответ у кого-то другого, кто, вполне вероятно, обладает бóльшим правом отвечать на поставленный вопрос. Избегать же ответственности, перекладывая ее на других, — значит одаривать их правом давать ответы, утверждать себя в ответе, принимая ответственность на себя и тем самым выводить свое Я из потаенности молчания. Неправильный ответ (утверждение о своей невиновности) — это тоже ответ, который позволяет нам подозревать отвечающего в утаивании правильного ответа (чистосердечного признания), то есть ставить под вопрос само его существование в обществе. Требование «правильного» ответа (выпытывание) лишает другого права на (не)ответ, то есть делает его несвободным.

Итак, заданный другому вопрос (подозрение) автоматически лишает его свободы действия, поскольку любое его действие или бездействие будет интерпретировано как ответ (признание вины). В таком случае только автоматизированная анонимность спрашиваемого, при которой неясно, существует ли он вообще в качестве живого человека или только кажется нам таковым, будучи в действительности лишь запрограммированной социальной машиной, исключает саму возможность задать ему вопрос, то есть поставить его в ситуацию выбора: отвечать или не отвечать, говорить правду или ложь. В результате ответственность обращается против самого спрашивающего, превращаясь в вопрос, заданный самому себе и призывающий к ответу (ответ-ственности) самого спрашивающего. Остается только спрашивающий и его вопрос, поэтому молчание спрашивающего можно расценить как осознанный или неосознанный ответ, влекущий за собой подозрение в том, что ответ ему известен и он единолично несет ответственность за прозвучавший вопрос. Вопрошание, превратившееся в бесконечные поиски виноватого, обращается против самого вопрошающего. Вам кажется, что здесь было совершено преступление и вы спрашиваете: «Кто виноват?», однако если этот вопрос остается без (не)ответа, то виноватым являетесь вы сами, и ваша очевидная вина заключается в самом факте вопрошания о виновности. Возможно, следует задать совсем иной вопрос: «Кто виноват в том, что вы считаете некоторые действия преступными?»

Критика также является разновидностью обвинения, то есть призывом к ответственности определенного круга лиц. Например, критика современного постхристианского общества, осуществляемая так называемыми «традиционалистами», «защитниками нравственности» и простыми жертвами футурошока, есть ни что иное как попытка призвать общество к ответу перед этими группировками и отдельными лицами. Однако общество представляет собой довольно безликую массу, которая не дает ответа и не берет на себя ответственность. Отдельные представители общества, вступающие в полемику, работают скорее против себя — оправдываются всегда виноватые. Чем убедительнее их ответы (ответственность перед вопрошающими), тем больше вред, наносимый обществу в целом. Христианская церковь проиграла, когда вступила в дискуссию о самой себе, когда она была поставлена под вопрос в ходе этой дискуссии и была вынуждена оправдываться и извиняться. Тот же самый метод можно использовать и против современного общества: огородить его множеством вопросительных знаков, спрашивая его о нем самом, и тогда оно издохнет в этой резервации в неконтролируемом припадке рефлексии. Автоматизированная анонимность, исключающая ответственность, является, по сути, отсутствием. Иначе говоря, свобода возможна не там, где нет ответов, а там, где исключается сама возможность их возникновения — в промежутках между психическими процессами, создающими иллюзию индивидуального Я.

Кастанеда уделил ответственности целую главу в книге «Путешествии в Икстлан», написанной за семь лет до того, как г. Йонас поставил принцип ответственности в центр этики техногенной цивилизации (Jonas H. Das Prinzip Verantwortung. Versuch einer Ethik fuer die technologische Zivilisation. — Fr.a.M., 1979.). С этого момента философия Кастанеды стала постепенно вырождаться в очередную религию «спасения души». В притче, рассказанной доном Хуаном, молодой человек вынужден был выбирать между мудростью и кувшинами с неизвестным ему содержимым (свобода — это прыжок в неизвестность, по словам К. Ясперса) и выбрал кувшины, но не принял на себя ответственность за свое решение и, обнаружив внутри всего лишь пищу, разбил их. Суть в том, что как ни крути, а ответственность связана с выбором и действует исключительно через него. Молодой человек был свободен до тех пор, пока не сделал выбор. Если бы он действовал в согласии со своей волей (а не с волей, навязанной ему стариком, предложившим ему выбор, здесь мы имеем дело с противостоянием двух волений), то никакая ответственность для него просто не наступила бы. Сделанный выбор лишил его свободы и заменил ее ответственностью, которую (снова выбор) он мог принять или не принять. Так что молодой человек дважды остался в дураках, вместе с некоторыми читателями.

Свобода быть рабом

Если разум, как принято считать, выступает гарантией свободы человека, то кто выступает гарантом свободы разума? Во всяком случае, люди порой не только не дают ответа на этот вопрос, но даже не задают его. Нас призывают к освобождению, изначально полагая человека несвободным существом. Однако если допустить, что человек свободен именно изначально, то любая несвобода оказывается иллюзией, притом иллюзией опасной ровно в той степени, в какой в нее верят. Изначально свободный человек вынужден тратить свою жизнь на то, чтобы освободится! Также пишут, что человек не может быть абсолютно свободным, потому что не может, например, освободиться от действия законов физики. Однако человек именно потому и является человеком, что законы физики оказывают на него воздействие. Если бы мы изначально развивались в иной физической реальности или даже в отсутствие всяких физических законов (абстрактно), мы не были бы людьми ни в одном из возможных толкований этого термина. С тем же успехом какое-либо неведомое нам существо может утверждать, что оно не является абсолютно свободным только лишь потому, что оно не способно по собственному желанию ощутить на себе воздействие законов физики, например гравитации. Чтобы эта моя мысль стала абсолютно ясной, можно привести в качестве примера следующее высказывание: я не свободен, потому что я вынужден периодически принимать пищу, но из подобных заявлений совершенно не следует отрицание абсолютной свободы. Я ем потому, что я свободен есть, чтобы быть свободным, и я свободен не есть, чтобы не быть несвободным.

Свобода, подконтрольная только разуму — это свобода разума контролировать все и вся, но кто или что освободит меня от этого диктатора? Вряд ли кто возьмется утверждать, что свобода возможна в пределах только разума. Тогда следует пойти дальше и спросить: возможна ли в принципе свобода в пределах разума? Разум твердит мне: «дважды два четыре», «вода течет вниз», «завтра на работу» и т.п. Волен ли я сказать, что дважды два равняется пяти? «Это не есть объективная истина!» — тут же одернет меня разум. Но какое дело мне до истины? Истин вовсе не существует, есть только мнения, и кто из живущих осмелится взять на себя роль судьи, чтобы решать, чьем мнение «истинно», а чье — «ложно»? Тогда разум начинает хитрить: «Человек, утверждающий, что 2х2=5 менее жизнеспособен, чем остальные, потому что они договорились считать, что 2х2=4 и действуют в соответствии с этим договором». Сила разума — в знаниях и в этом же его слабость, потому что разум знает только то, что есть и ему не ведомо творческое «да будет». Разум, контролирующий мою свободу, лишает меня творческих сил. «Совершенствуй сущее, — говорит разум. — Если ты сможешь доказать мне, что 2х2=5, я признаю твою правоту». Какими доказательствами я смогу оправдать творчество перед разумом? Есть ли еще где хоть капля этого универсального растворителя сущего, с помощью которого Сальвадор Дали писал свои гениальные картины в 30-х годах прошлого века?

Последнее оружие разума: «Растекающиеся часы, летающие горы — это смешно, нелепо, глупо, в конце концов». Ужас охватывает разум, когда просыпаешься посреди ночи и на мгновение, всего лишь на одно мгновение понимаешь, что где-то возможны летающие горы и мягкие часы, и это самое «где-то» так близко, что достаточно протянуть руку, чтобы коснуться его. Но через секунду разум возвращает себе контроль над свободой и снова начинает зудеть: «Это безосновательная вера». Разумеется, я не могу поверить в то, что где-то существуют летающие горы, и тем более я не могу этого знать. Свобода возможна только в пределах разума, а эмоции только и ждут, чтобы поработить меня. И дважды два всегда будет равняться четырем. Спи и ни о чем не тревожься.

В действительности разум панически боится свободы, потому что она ему не подчиняется. Свобода вообще не может ничему и никому подчиняться, в противном случае она превращается в рабство. Джон Локк писал в «Опыте о человеческом разумении»: «Если свобода, истинная свобода, состоит в том, чтобы освободиться из-под власти разума и отбросить то ограничение, которое налагают на нас изучение и суждение, удерживающие от выбора или совершения худшего, то сумасшедшие и идиоты суть единственно свободные люди», и некоторые недалеко ушли от него в своих рассуждениях. Лично меня поражает в людях эта удивительная способность к подмене понятий. С каких это пор «свобода от разума» автоматически означает «отказ от разумности»? Разум — это один из имеющихся в распоряжении человека инструментов, а свобода суть область его применения. Но никак не наоборот. Не может свобода быть инструментом в области разумного. Свобода не инструментальна, то есть она не подчиняется и не подчиняет. Свобода неопределима хотя бы потому, что она свободна от всяческих определений. Абсолютная свобода — это ничтожение любых возможных определений. В любом случае, попытка подчинить свободу чему бы то ни было, или же отказ от свободы — это также проявление свободы. Человек может потерять разум, но не свободу, потому что несвободный человек — это вещь, то есть уже не человек. Мы свободны мыслить (в том числе мыслить отсутствие мыслей), свободны чувствовать (в том числе ощущать собственную бесчувственность), свободны развиваться и творить (в том числе творить ничтожение сущего). Я всегда свободен, просто мой разум не всегда об этом знает.

Каким образом можно непротиворечивым образом соединить собственную свободу и уважение чужой свободы? Иначе говоря, следует ли уважать свободу рабов быть рабами? Следует либо оставить в неприкосновенности право рабов на собственное рабство со всеми вытекающими отсюда для них последствиями, либо следует ограничится исключительно уважением свободы свободных, то есть тех, кто может обеспечивать свою свободу достаточной мерой личного могущества. Ограничив свободу сферой разума, мы тем самым лишаем права на свободу неразумных индивидов. Лишая глупых рабов права оставаться такими, какие они есть и какими они хотят быть, некоторые самозваные интеллектуалы посягают на их свободу и тем самым противоречат собственным утверждениям об уважении свободы других. В рамках своей философии они ничего не могут противопоставить общественному идиотизму.

Вопрос вот в чем: имеет ли раб право на то, чтобы оставаться рабом? Да, имеет, и из этого следует, что я не должен уважать его воображаемую свободу. Пастух, который начинает уважать свободу своих овец бродить, где им вздумается, рано или поздно останется без отары. Используя менее развитых существ в своих целях, я тем самым уважаю свою свободу делать это, поскольку моя свобода в большей степени обеспечена могуществом (силой, знаниями, хитростью, навыками), чем их свобода. Уважение свободы того, кто в добровольном порядке отказался от свободы становится невозможным для меня состоянием в силу моей бóльшей свободы. Свобода и равенство несовместимы.

Свобода свободных также не требует ни малейшего уважения с моей стороны, потому что я никоим образом не смогу посягнуть на их свободу. Свобода быть свободным — неотчуждаемое право могущественного существа, то есть того, чье могущество определяет его существование. Свобода другого быть свободным не может зависеть от моих желаний или действий, потому что в таком случае это фиктивная свобода, вздорная иллюзия, которой тешится несвободный разум до тех пор, пока какая-нибудь внешняя сила не вытащит его из этого заблуждения и не ударит физиономией о реальный мир. Абсолютно свободный человек не может никому навредить, потому что его свобода не находит вокруг препятствий, преодоление которых может причинить вред тем, кто эти препятствия создает или является ими.

Уважать свободу другого — значит ставить ее под сомнение: ты свободен лишь до тех пор, пока я уважаю твою свободу. Невозможно уважать свободу свободного, поскольку она не требует уважения и невосприимчива к уважению, и невозможно уважать свободу несвободного, поскольку его проект бытия осуществляется в отказе от свободы и, следовательно, не содержит в себе ничего достойного уважения. У человека, осуществляющего свою несвободу, нет своего мнения, своего вкуса, осознания своего проекта бытия (вернее, его проект бытия осознается как отсутствие собственного проекта бытия), поэтому он всегда чувствует себя объектом воздействия внешних сил, которые наполняют его существование чуждыми ему сущностями. Практикующий несвободу человек (добровольный раб) вынужден защищать навязанные ему религиозные или политические убеждения, поскольку понимает: то, что ему дали, могут и отнять. У свободного человека невозможно отнять убеждения, потому что он сам служит их источником. Он создает их в той форме, в которой они ему требуются, и может отказаться от них добровольно, но невозможно принудить его к восприятию чужого мнения как своего собственного и подчинить чужой воле. Свободный человек осуществляет свободу своего существования из своей свободной сущности. Любое гипотетическое покушение на его свободу — это посягательство на его существование, но не на саму сущность его свободы. Успешными могут быть только покушения на свободу несвободных быть свободными, осуществляемые в виде религиозных и нравственных норм, догм, поведенческих стереотипов, всевозможных прескриптивных высказываний, воззваний к совести, чести и долгу и прочим демонам ответственности. Все это — проявление неуважения к свободе личности и, одновременно, уважение свободы быть несвободным. Я уважаю свободу человека быть несвободным посредством того, что использую его как инструмент для достижения своих целей. Итак, уважение свободы возможно только как уважение несвободы. Проще говоря, если человек сам хочет быть моим рабом, я признаю за ним это свободное право посредством того, что становлюсь, в случае необходимости, его хозяином.

Свобода от разума

Контроль чего бы то ни было всегда предполагает частичное подавление и ограничение. Контроль эмоций, по устоявшемуся мнению, заключается в том, что эмоции загоняются в какую-то резервацию, откуда извлекаются по мере необходимости. Каким образом в некоторых уживаются призывы к уважению свободы других и подобное неуважение к своей собственной свободе, понять трудно. Впрочем, разуму всегда хочется диктовать, он жаждет общих универсальных истин, пусть даже эти истины или правила распространяются на очень узкую группу людей.

Во-первых, противопоставление разума и общественных правил некорректно, поскольку общественные правила «проникают» в человека именно через разум. То есть разум сам и порождает эту проблему, которую приходится потом героически преодолевать, выдумывая «разумный эгоизм» и «контролируемую глупость». В разуме возникают противоречия, которые невозможно разрешить средствами самого разума. Так называемый «разумный эгоизм» — это симптом, а не лекарство. Чтобы сделать разум объектом беспристрастного анализа, необходимо удалиться от него на достаточное расстояние, иными словами стать хотя бы на некоторый период времени вне-разумным.

Во-вторых, утверждая что только разум защищает нас от опасностей, как правило, забывают уточнить, что большинство этих самых «опасностей» существуют исключительно в самом разуме. Концепция пути (любого) кажется мне неоправданным упрощением многомерной и многозначной реальности. Скорее мы движемся по огромному Лабиринту, который пребывает одновременно «внутри» и «снаружи» нас. Можно сказать, что Лабиринт движется, а мы неподвижны, потому что существуем одновременно во всех возможных точках существования-в-лабиринте. Или это наши тени, падают впереди нас, создавая иллюзию пути под ногами, который кажется нам реальностью до тех пор, пока мы не врезаемся в одну из стен Лабиринта. Или все стены в этом Лабиринте состоят из наших теней, через которые мы не можем перешагнуть. Мы — чудовища, изгнавшие последних героев из этого Лабиринта, и теперь он всецело принадлежит нам, ибо даже боги не осмеливаются больше спускаться сюда, боясь быть распятыми.

В-третьих, в современном быстро меняющемся мире разум обречен на неудачу, поскольку независимо от того, насколько хорошо он развит, он не в силах охватить и учесть все факторы и варианты развития событий. Есть пределы, за которыми апгрейд уже невозможен, и помочь может только полное обновление системы. Где выход на этот новый уровень? Или: что разум не в силах контролировать? Разум контролирует волю, эмоции и чувства, и только интуиция ему неподвластна. Разум не контролирует интуицию, он может лишь ненадолго открыться ей и тут же постараться вновь спрятаться от нее в раковине рассудка. Разуму кажется, что посредством интуиции им начинают управлять какие-то неведомые внешние силы (вроде духов или демонов), но в действительности это невозможно. Интуиция является такой же неотъемлемой частью человека, как и разум, и, к слову сказать, внешние силы управляют нами именно через разум, но никак не через интуицию. Интуиция не психологична, а магична. Это угадывание и пред-угадывание. К сожалению, до сих пор интуиция оставалась одной из наименее развитых функций человеческой личности. Большинство людей, имеющих способность к интуитивному пред-угадыванию (прогнозированию) пользовались так называемой базовой моделью интуиции, связанной напрямую с инстинктом самосохранения (предчувствие опасности). У некоторых интуиция более развита и позволяет пред-угадывать события, несущие удовольствие. Редко кто поднимается выше этого, потому что разум тут же включается в работу по «разоружению» интуиции, посягнувшей на его власть. Но для тех, кто все-таки сумел обуздать разум, следующие слова К. Кастанеды не покажутся пустым звуком: «Если кто-нибудь будет ждать меня, вооружившись мощной винтовкой с оптическим прицелом, то меня просто там не окажется».