Новый адрес страницы:
https://tannarh.wordpress.com/2007/07/05/смерть-здесь-и-сейчас/
 

Авторизация смерти

Смерть — это все, что у нас остается в конечном итоге. Для людей — смерть это трагедия, собственно, именно в этом и заключается трагедия людей. Они считают, что смерть обесценивает их жизни. Я считаю, что дело обстоит с точностью до наоборот. Смерть придает короткой, жалкой никчемной жизни каждого недоноска единственную возможную для нее «ценность» — ценность завершенности.

В 1911 году Герберт Уэллс написал рассказ «Дверь в стене» о человеке, который, будучи пятилетним ребенком, нашел однажды зеленую дверь в белой стене, вошел в нее и оказался в новом удивительном мире. Однако пробыл он там недолго и вскоре возвратился в привычную реальность. Единственным его желанием было вновь попасть в этот удивительный мир за зеленой дверью, но, увы, дверь исчезла. Через несколько лет он увидел знакомую дверь по дороге в школу, но поскольку он опаздывал, он прошел мимо нее. В следующий раз зеленая дверь попалась ему на глаза, когда он ехал на экзамены в Оксфордский университет, и снова, поглощенный заботами, он пропустил ее. Зеленая дверь встречалась на его пути множество раз, но всегда суета повседневной жизни вставала между ней и героем. Странник — это тот, кто входит в «зеленую дверь» каждый миг своей жизни, вернее странник — это само странствие, разворачивающееся в пространстве и времени. Странник свободно проходит сквозь избранные миры, как раскаленный нож сквозь масло. Это личность, которая ежесекундно очищается от старого, ненужного, и приобретает новое, пока еще никем не изведанное. Спроси себя: способен ли ты прямо сейчас, в эту самую секунду, без колебаний и сожалений отказаться от всего, чем владеешь, и исчезнуть, оставив в неведении друзей и близких? Для странника это не жертва, но избавление бесполезного, избавление от самого слова «избавление». Смерть — это всего лишь одна из дверей на пути странника, за которой может быть все что угодно, или не быть ничего.

Я не знаю, что ждет нас после смерти, и не строю на сей счет никаких догадок, хотя не скрываю своего любопытства. Религии продают людям однообразные (и довольно скучные) сказки о посмертной жизни, однако странствие этим не занимается. Странники могут строить предположения или заниматься исследованиями данной области человеческого бытия или не-бытия, однако никто из них не будет утверждать что-то, не имея достаточных доказательств. Верить во что-то бессмысленно. Вселенной наплевать на фантазии странников, атеистов, буддистов, коммунистов и христиан. Странникам, в отличие от обывателей и вообще религиозных людей, не требуется вера в загробное блаженство, чтобы жить насыщенной полноценной жизнью. Точно так же они не нуждаются в сказках о мучениях в аду, чтобы не совершать каких-либо поступков.

Странствие не базируется на столь шатком фундаменте как вера и не служит подпоркой для какой-либо «абсолютной истины», и посему не является ни учением, ни философией, ни религией. Вера и истина — это неуклюжие попытки разума сковать постоянно изменяющийся мир. Они создают у человека ложное представление о том, что после каждого вопроса обязательно должен следовать ответ, «правильный» или «неправильный» — дело десятое («Я верю, что это истина, следовательно, это так и есть».). В действительности мы не знаем, верны ли уже данные нами ответы, какие ответы дать на поставленные вопросы, и возможны ли ответы в принципе. Жизнь — не учебник по физике с готовыми решениями на последней странице. Впрочем, никто и ничто не запрещает нам догадываться и предполагать, искать пути и ответы. На первых порах достаточно понимать, что ты «сегодняшний» и ты «завтрашний» — это не одно и то же, и творить себя-завтрашнего по образу и подобию себя-сегоднешнего — непростительная глупость. Поверить — значит остановиться, сказать себе «Я нашел Истину» и на этом успокоиться. Чем больше предметов веры и мест силы у человека, тем меньше у него направлений для движения. Вера убивает способность мыслить, которую напротив следует всячески развивать. Абсолютное неверие не есть свобода разума, но свобода возможностей для разума. Под абсолютным неверием я понимаю сомнение в любой информации и явлениях, как недоказанных или непроверенных, так и доказанных или проверенных на практике. Бесконечность исключений, содержащих какое-либо правило, равна бесконечности исключений, содержащих любое другое правило.

С другой стороны особой разницы между странствием и религией или философией нет. И то и другое основывается на некоторых допусках и предположениях, сформулированных в меру интеллектуальных способностей конкретного индивида. Странствие, как и любая религия/философия, является иллюзией, искажением действительности, фантомом, возникшим при соприкосновении человека с миром. Странствие — это «религия», основанная на недоказуемой вере (именно слепой вере, а не уверенности) в собственное существование, в бога по имени Я, в возможность самосовершенствования, в свободу воли, в собственную правоту, в психологию и философию. Правда, в отличие от других типов мировоззрения, странствие не имеет абсолютно никакого значения для его носителя. Зафиксированный странствие — это отходы умственной деятельности странника и не более того. Более точно это сформулировал А. Арто в «Нервометре»: «…то, что вы приняли за мои произведения, было лишь моими отбросами».

Можно сказать, что я был прав, называя странствие религией, и не прав, считая, что странствие является религией для других. Любое выражение «странствие есть…», кроме «странствие есть странствие», будет ошибочным. Впрочем, выражение «странствие есть странствие» тоже дает нам право усомниться в его истинности. В этом случае можно сказать следующее: странствие есть то, что изволяемо в качестве странствия каждым конкретным странником, то, как странник изволяет себя, странствуя. В любом случае странствие не замкнут на какую-либо теорию о посмертном существовании. Он допускает все, начиная от необратимого распада индивида до реинкарнации.

Завершенность

Странствие как чистая идея весьма привлекательно. Внушить себе можно все что угодно. Например, Вольтер внушил себе нелюбовь к религии и богу и был в этом весьма убедителен, однако, умирая, попросил, чтобы его похоронили по церковному обряду. Кто-нибудь присутствовал при смерти какого-нибудь странника и слышал его последние слова? Сколько вообще существует «истинных» странников? Каковы критерии определения странника? Какой должна быть мера этих свойств, приписываемых странникам? Поскольку все критерии размыты, недоказуемы и неопределимы, напрашивается следующий вывод: либо мы признаем странником всякого, у кого хватило мозгов и смелости назвать себя таковым, либо берем за основу утверждение, что странников не существует вовсе. Всякое «я есть…» является самовнушением, всякое «я не есть…» — самообман. «Я есть странник, потому что сие приятно мне осознавать», «Господин Z приятен мне, следовательно, он хорош, следовательно, он похож на меня, следовательно, он странник», «Господин Y мне неприятен, следовательно, он не хорош, следовательно, он не похож на меня, следовательно, он странником не является», — вот и все, на что мы способны в своих суждениях.

До тех пор, пока странников не научатся отличать по цвету ауры, предлагаю следующий способ определения странников. Странствие — личное дело каждого, и если бы я хотел сказать «каждого странника», будь уверен, я именно так бы и сказал. Но я этого не сделал, потому что убежден, что не родился еще человек, который не имел бы в себе ничего от бродяги. Всякий, кто изучал биологию хотя бы в рамках школьной программы, мог убедится, что природа не очень интересовалась мнением своих созданий, одаривая их теми или иными свойствами. Отказать человеку в праве на странствие, по моему убеждению, все равно, что отказать ему в праве дышать. Таким образом, расширяя выражение «каждый странник идет своим путем» до новых пределов, я расширяю всего лишь право человека, ни никак не его возможности. Из этого утверждения не следует, например, что «каждый человек — странник», ничего подобного. Странник — это не титул, а процесс, то есть нельзя быть странником, можно ежесекундно становиться странником. Не более или менее странником, чем кто-то иной, а иначе странником. Путь странника — это его становление странником, его неограниченное от-странение в странствии. Конечная цель этого пути, если бы таковая вообще имелась, терялась бы в бесконечности. Но ее нет. Нет никакой цели, кроме тех, которые каждый странник сам определяет для себя. Достигнув их, он идет к новым и так далее. Такова жизнь, а кому не нравится, тот может сидеть на месте, сложив руки, и ничего не делать. Свобода — самая опасная вещь для лентяев.

Странники признают в себе жажду странствия и используют ее себе во благо. Отсюда происходят все разногласия между теми странниками и обывателями. Обыватели отрицают свободу такой, какой ее понимают странники. Обыватели признают свободу выбора из того, что предлагают им другие. Странники же признают свободу-от всякого навязанного извне выбора, кто бы и что бы им ни предлагал.  Странствие — это неотъемлемое свойство человеческого разума, жаждущего свободы, и противостоящего выдрессированному животному в человеке, отрицающему свободу. Поэтому движение по пути странствия есть движение от жаждущего подчинять и подчиняться животного к свободной личности в беспредельности. Странствие — движение самой личности по пути развития. Странник понимает это и поступает соответственно, а, допустим, живущий за стенкой сосед, для которого жизнь — это работа, пиво и футбол, не понимает и никогда не поймет, потому что глупость разума можно победить, а лень — нет. Но, повторюсь, потенциала странника в моем «глупом соседе» ничуть не меньше, чем в остальных шести миллиардах людей. Природа не дала человеку ничего такого, что не присутствовало бы в остальных людях в той ли иной степени. Повторюсь, странствие — это личное дело каждого. Каждый волен вы-творять с собой (из себя) все, что вздумается. Но, желательно, чтобы странствие применялся по назначению, а именно в качестве движителя личности. В конечном итоге, странников от обывателей отличает только смерть.

Я уже говорил, что смерть придает жизни обывателя завершенность. После него не остается ничего недосказанного, недоделанного или незаконченного. Даже если обыватель умер на полуслове, всегда найдется кто-то, кто сможет договорить за него. Обыватели взаимозаменяемы, как части хорошо отлаженного механизма. Вся их жизнь — это завершенное убожество, возведенное в ранг абсолютной добродетели. У них нет ничего уникального, неповторимого, невосполнимого. Их слова и мысли одинаково пусты. То, что делает здесь, в этом мире странник не сможет ни сделать, ни доделать никто другой, поэтому смерть странника — это всегда незавершенность. Его некем заменить, потому что во всем мире не найти подобного ему. Все, о чем странник умолчал, умрет вместе с ним.

Все гении и великие умы работали для кого-то. Без обывателей, вознесших их на вершину социального Олимпа, они никто. Именно почитатели таланта, завистники, имитаторы делают гения завершенным. Те редкие гении, которые работали для себя и ради себя практически никогда не успевали сделать всего, что хотели. Их жизни так и не были завершены, некоторые даже толком не успели начаться. Так или иначе, но именно незавершенность позволяет странникам развиваться. Странник никогда не скажет: «Я сделал все, что хотел, и достиг всего, чего мог». Путь странствия никогда не кончается, и идущий по нему всегда оставляет за спиной многоточие. Собственно, благодаря этому странники не засиживаются на месте. Их постоянно тянет вперед к новым мыслям, новым идеям, а если по дороге их настигнет смерть, то…

Странники очень целеустремленные индивиды и, если они взялись за какое-нибудь дело, то постараются довести его до конца. Странники могут многое, просто они делают далеко не все. Незавершенность их жизней заключается в невозможности сделать все, что они способны сделать. Другие странники знают об этом и выступают в роли свидетелей незавершенности одного из них. Так можно отличить странника от обывателя.

Смерть странника

Для странника не существует смерти вообще, смерти другого, есть только его персональная смерть. Отсюда следует, что смерть других людей, в том числе его знакомых и родственников, его не очень волнует. Смерть — это естественный процесс, такой же, как и многие другие процессы, например, питание или испражнение. Жизнь нелогична и бессмысленна. Она возникла на Земле без какой-либо цели и так же бесцельно исчезнет. В этом отношении человеческая жизнь ничем не отличается от жизни таракана, за одним маленьким исключением — у человека есть разум, с помощью которого он способен победить в себе животное, отринуть тупой инстинкт самосохранения и совершить, быть может, единственный по настоящему осознанный поступок (Кастанеде понадобилось для этого прыгнуть со скалы). Но люди не желают использовать свой мозг, напротив, они всячески заглушают свою мыслительную деятельность, опасаясь прийти к нелицеприятным и откровенно пугающим выводам. Сон, работа, глупые телешоу, алкоголь, наркотики, пустой треп с друзьями. Нет времени остановиться и подумать над двумя величайшими вопросами, забросившими обезьяну на вершину эволюционной пирамиды: «почему?» и «зачем?»

Не жизнь проходит у нас перед глазами, а пустые хлопоты. Стеклянные глаза на улицах, в метро, в телевизоре. Люди говорят людям: учись, работай, стремись к успеху, вступай в брак, старей и оттягивай смерть до последнего. Словно зомби, они с рождения запрограммированы имитировать жизнь. У кого-то это получается лучше, у кого-то хуже. Некоторым имитаторам удается достигнуть отличных результатов, убедив себя, что смысл жизни заключен в деньгах, детях, свободе, удовольствиях. Суть от этого не меняется, и сколько бы миллионов древних людей не верили в то, что Земля плоская, она не сплющилась от этого ни на миллиметр. Точно так же вера в осмысленность бытия остается лишь пустой фантазией обезьян, возомнивших себя разумными. Все это иллюзии, порожденные другими иллюзиями, которые в свою очередь породили иные, давно уже позабытые иллюзии. Почему? Зачем? Эти вопросы простираются в бесконечность. Окончательных ответов на них попросту не существует.

Люди выдумывают ложные причины (долг, мечты, предназначение) и надеются на благоприятные для себя последствия (исполнение желаний, благополучие, счастье). Они убеждают себя, что жизнь имеет смысл, что все их усилия и жертвы не напрасны, они верят в воздаяние, они хотят, чтобы их запомнили. Они ведут себя как трусливые животные. Отказ принять жизнь такой, какая она есть в действительности — основа их обезьяньего мировоззрения. Всякого, кто постигает на их видение мира, они готовы растерзать. Однако в жизни присутствует нечто реальное, не зависящее от нашего с вами восприятия, убеждений и слепой веры, нечто неизбежное и вместе с тем таинственное и прекрасное, нечто непонятое и неосознанное никем из ныне живущих. Разумеется, я имею в виду смерть. Она единственная убеждает меня в реальности мира. Не будь ее, я бы принял окружающую меня смесь дурдома и зоопарком за игру своего разума. Смерть честна и чиста. Только в ней мы можем быть уверенны на все сто. Она не предаст и не подведет. Она — выход из любой, даже самой безнадежной ситуации. Если отбросить все миражи и видения, то оказывается, что смерть — это все что у нас есть. Смерть — единственное средство против пустых хлопот, твердая скала в зыбком болоте бытия. Принять смерть такой, какая она есть, для странника значит принять жизнь во всей ее полноте.

В современном обществе победившей посредственности странник выглядит диковинным зверем с неясными мотивами и непостижимыми целями. Сам факт его существования уже несет угрозу для общества. Всякое произнесенное им слово звучит словно яростный драконий рев в общем покорном блеянии, любое его действие — разрушение устоявшегося порядка, каждый его взгляд — оскорбление равнодушием тех, кто привык чувствовать себя центром мироздания. Странник — это дракон. Можно ли обвинять дракона, выросшего в стаде овец (милейших, в сущности, созданий), в том, что он не овца и не желает ею притворяться? Не глупость ли, подходить к нему с теми же мерками, что и к овцам? Зачем убеждать его в том, что его судьба — пастись и давать себя стричь? Ответ прост: опасен только тот дракон, который осознает себя таковым. Дракона, которому внушили, что он овца, легче использовать «на благо стада». Дракона приковывают к скале рабского бытия, лишая его неба; его убеждают, что он овца, и летом он вместе со всеми покорно щиплет травку; его опутывают тысячами нитей, пытаясь превратить в послушную марионетку, пригодную лишь для развлечения толп во время осенних ярмарок; а когда приходит зима, и он умирает, жалобно при этом блея, с него сдирают шкуру, чтобы накрыть ею овец и защитить их от холодов. Кто такой странник? Дракон, сначала весенний — робкий, не расправивший еще крылья, потом летний — жаждущий и желающий, затем осенний — мудрый и сильный, и, наконец, зимний — пресытившийся, но не отступивший.

Кладбища духа

Человеческий труп — это мусор. Но вместо того, чтобы утилизировать этот мусор, как принято сегодня в развитых странах в отношении прочих отходов, люди предпочитают закапывать его в землю, подобно тому, как кошки закапывают собственное дерьмо. Точно так же мы поступаем и в отношении психологического мусора (комплексов, неврозов) — закапываем его в своей душе, вместо того, чтобы утилизировать или попросту выбрасывать. Оттого многие люди сами больше похожи на кладбища, нежели могилы, которыми они пытаются испоганить этот мир.

Начало странствия есть отвращение к жизни людей и к их смерти. Существование в человеческом обществе загрязняет разум и душу. Тебя манит чистота одиночества. Прежде всего, необходимо понять, до какой степени ты замаран людскими мыслями и чувствами, их желаниями, требованиями, мечтами. Потом приходит осознание того, что и сами люди не только пачкают все вокруг, но и сами состоят в основном из грязи и мусора. Люди — это мусор, они не терпят подле себя ничего чистого или возвышенного. Все, что их окружает, они низводят до своего чрезвычайно низкого уровня и после, тщательно скрывая ликующую улыбку, говорят: «Ах, как скучен этот мир!» Всю свою жизнь люди копошатся в грязи, а когда они умирают, их закапывают в ту же самую грязь — прах к праху, аминь.

Странствие начинается с отвращения к людской жизни и, если начинающий странник не представляет себе никакой другой жизни, то и к существованию вообще. Смерть его не пугает, скорее наоборот, вызывает уважение, поскольку лишь она одна способна положить конец мерзости людского бытия. Смерть превращает обывателей в рабов и делает странников свободными. Странник не хочет иметь ничего общего с окружающими, поэтому он не боится смерти. Иногда сметь становится первой настоящей любовью странника. Тогда он начинает искать свою возлюбленную и находит ее дом — кладбище.

Жизнь обычного человека пуста, его смерть — ничтожна. Это начинаешь понимать лишь на кладбище, глядя на убогие могилки, огороженные решетками так, словно мертвецы — заключенные, которые могут сбежать. Разрушая могилы в своем сердце, ты не оскверняешь их, но освобождаешь память о мертвых, загнанную под тяжелые гранитные камни и кресты. Живые держат мертвецов в плену, надеясь таким образом покорить смерть. Каждая могила представляет собой маленький Храм, куда помещается жертвоприношение для смерти, которое, как некоторым кажется, должно умилостивить ее. Смерть одного родственника считается трагедией, смерть двух — уже несправедливостью. «За что МНЕ такое наказание?» Ведь первая жертва была уже принесена, зачем же смерти понадобилась вторая?

Люди считают умерших своей собственностью, но в действительности мертвецы никому не принадлежат, даже вечности. Они и есть сама эта вечность. Отблески памяти не способны оживить их, да это и не нужно. Вечность стирает грань между жизнью и смертью, и взирает на людей с безразличием. Порой странник приходит на кладбище, чтобы дать волю своему отвращению к живым, хотя люди недостойны даже отвращения.

Разрушая кладбища в своем сердце, мы убиваем мертвецов, сжигаем их в крематории души. Их тени теряют власть над нами, растворяясь во мраке ночи. Мы очищаем жизнь от праха. Наше право на это неоспоримо, ибо нет никого, кто мог бы сказать: «Эти мертвецы принадлежат мне, я их хозяин». У мертвецов нет хозяев. Все, чего мы хотим для себя, — это свободы от чужой смерти. Не надо напоминать нам о бренности бытия, мы знаем о ней больше тех, кто приходит на кладбища с цветами в руках и скорбью в сердце. Они всего лишь гости, мы — плоть кладбищенских снов. Мы тайные жрецы храма смерти и одновременно его разрушители. Наша вера заключается в неверии в жизнь и смерть обычных людей. В землю закапывают падаль, но мы не хотим быть падальщиками, наслаждающимися гниением. Мы празднуем смерть, величайшую милость природы, избавляющую нас от ничтожеств и их бредовых фантазий.

Ночь скрывает наши следы, а днем, когда солнце приходит на место наших празднеств, мы уже далеко, за пределами вашего понимания жизни. Но мы всегда рядом, всегда среди вас и мертвецов, которых вы мните своей собственностью. Мы играем в странные игры, суть которых навсегда останется недоступной для вас. Существенная разница между нами заключается в том, что, приходя на кладбище, вы играете со смертью, а мы предпочитаем играть с жизнью. Жизнь — благодарный игрок, она никогда не отказывается платить по счетам. Смерти же безразлично, выиграли вы или проиграли, в конечном итоге она получает все. Между играми в смерть и играми в жизнь слишком много различий, чтобы мы могли понять и принять друг друга. Наши противники кажутся нам чудовищами, но запомните это: в мире нет чудовищ кроме тех, которых мы создаем сами.

Приходя ночью на кладбища, мы покидаем привычный для вас мир, сплошь состоящий из иллюзий и самообмана. Мы становимся более реальными, чем кто-либо из вас. Ночь освещает абсолютную реальность, не искаженную страхом животных, научившихся говорить. Ночью мы учимся чувствовать себя теми, кто мы есть, а не теми, кем вы хотите нас видеть. Порабощенные светом вы не властны над тьмой. Мы же не стремимся к иллюзорной власти над тем, что никогда не будет нашим. Мы пускаем в наши сердца ночь, чтобы слиться с ней в единое целое, в котором нет места вымышленным хозяевам и их рабам.

Смерть сейчас

На смену умирающему поколению приходит новое, новое поколение безвольных подбородков, оттопыренных губ и влажных глаз. Они уже не моргают, они ходят зажмурившись. Но в них все еще сильна воля к власти. Одни из них ходят в церкви, где говорят: «Я буду вести себя хорошо, и Бог заберет меня в рай» — и приобретают иллюзию власти над собственной жизнью. Другие, вооружившись арматурой, бегут на ближайший рынок бить иностранцев и наслаждаются иллюзией власти над людьми. Третьи облачаются в черные одежды, вешают на шеи пентаграммы и перевернутые кресты, совершают ритуалы и жертвоприношения и верят в иллюзию власти над непознанным. Четвертые много читают и много думают, они говорят умными словами и вешают на стены дипломы, но они не понимают, что всякое сказанное или написанное слово, есть иллюзия власти над знанием.

Новое поколение сплошь состоит из иллюзий, это иллюзорное поколение, живущее в воздушных замках и мечущееся от одной фантазии к другой в поисках цели существования. Тот, кто ищет бога, найдет лишь иллюзию бога; тот, кто ищет силы, обретет иллюзию силы; тот, кто ищет себя, обнаружит лишь иллюзию себя. Все пути загорожены зеркалами, в которых отражаются жаждущие вечного свинства хари. Все силы растрачены на игры. Все часы уже начали разлагаться. Все могилы уже выкопаны и ждут, когда в них положат жирные куски плоти с вонючей слизью в черепах. Никто не восстанет из могилы. Не бывать царству вечного свинства. «Душа вечна!» — восклицает иллюзорное поколение. «Душа-то, может, и вечна, — отвечаю я им, — но с чего вы взяли, что у вас есть души?» «Разумеется есть, — отвечают они, — ведь мы все равны». Вы верите в эту глупость, хотя не можете даже доказать существование души. Душа не дается каждому при рождении, но ее можно сотворить в себе подобно тому, как моллюски создают жемчужины. Поэтому я говорю: «Душа есть у тех, кто изволил ее для себя, и нет души у тех, кто верит, что милостивый господь раздаривает души, словно конфеты в детском саду».

Новая философия не заставила себя ждать, философия персонального всевластия. «На этой планете существует одна великая истина: когда ты по-настоящему чего-то желаешь, ты достигнешь этого, ведь такое желание зародилось в душе Вселенной», — заявил Пауло Коэльо, и очередной многотысячный тираж разошелся по рукам тех, кто, сидя в убогих бетонных пещерах, лелеет убогие мечты о счастье, богатстве, популярности, красоте, бессмертии, власти над окружающими и всем миром. «Я заслуживаю всего, что мне хочется, потому что я уникален!», — кричит обыватель и зажмуривается, закрывает глаза руками, забивается в узкую щель между работой и сном, чтобы не видеть, не понимать, не знать, что он такой же, как и миллионы других.

Новое поколение порождает фантомные миры и живет в них. В этих мирах деревянные палки превращаются в мечи, прыщавые мальчишки становятся непобедимыми воинами, а серый мир повседневности скрывается под яркой фантазией. Им неведомо, что скучный мир «обычной» жизни тоже выдумка. В этом выдуманном мире оружием служат кухонные ножи, а не реальное оружие мечи, предназначенное для живой крови. Здесь книги из источника мудрости превратились в испачканную бумагу непригодную даже для того, чтобы толком ею подтереться. Здесь война — мельтешение картинок в телевизоре, а не глаза врага, полные искренней благодарной ненависти к тебе. Здесь вместо здравого смысла предлагают конституцию и уголовный кодекс, а вместо искренней приязни и искреннего отвращения — правила поведения. Здесь поощряется серость, а лучшим местом для гениев полагают прошлое. Здесь жизнь заменили идолы жизни: адреналин, секс, забытье, карьера.

«Мы хозяева своей жизни, — тешится новое поколение, — мы можем все, что захотим!» Да, в ваших фантазиях вы можете все, и Коэльо поможет вам в этом, но в реальном мире вы не сгодились бы даже в качестве рабов. Кому нужны изнеженные, хныкающие из-за каждой царапины или обидного слова сопляки? Вы не нужны даже самим себе. Поэтому вы бежите в свои сны, в алкогольный туман, в нирвану небытия. Но каждое зеркало, что встречается вам на пути, уже вынесло свой приговор.

«Но ведь мы для чего-то нужны?» — вопрошает новое поколение. Для чего вы нужны? Посмотрите на себя, сытые свинки, сидящие в теплых башнях, всегда обогретые, всегда у кормушки, всегда в Интернете, чтобы не возникло мысли уйти, сбежать, взбунтоваться. «Кто не охотник, тот добыча», — говорят некоторые, с опаской поглядывая на темный Лес, полный неведомых хищников. Чьи зубы вопьются в ваше нежное мясо, детки?

Слепцы называют новое поколение жестоким. Прозрейте же наконец! Этому поколению неведома жестокость, как неведома она улиткам. Улитки реагируют на раздражители и прячутся в хрупкие ракушки собственного «я». Они малюют на своих ракушках свастики и пентаграммы и ползают вокруг с надменным видом. И за это вы называете их жестокими? Жалкие в своем стремлении выделиться, наивные в своих желаниях, ограниченные в своих фантазиях. Способны они изобрести атомную бомбу и газовую камеру, как вы, поколение издыхающих стариков? Ваши зубы уже выпали, у ваших внуков они не вырастут никогда. Перед новым диктатом, диктатом посредственности, оказались бессильны все армии мира. Все ваши достижения и жертвы оказались напрасны. Вы и ваши потомки приговорены к забвению.

Новое поколение растворяется в кривых зеркалах иллюзорного мира, растекаясь аморфной слизью по интеллектуальному наследию предков. Даже безумие отказывается приютить этих никчемных людишек. Жизнь брезгует вытирать об них ноги. Смерть забирает их с отвращением. Жизнь после смерти — последнее утешение нового поколения. Они верят, что все самое хорошее ждет их там, в раю, в следующей жизни, в вечном путешествии по Вселенной. Всякого, кто дарит им новую сказку, они готовы носить на руках. Ваша смерть — окончательная смерть — станет триумфом жизни.

И все-таки ненависть к обывателям бессмысленна. Она отвлекает, она дает иллюзию могущества. Смотреть на мир и не видеть перед собой ничего, кроме свиных рыл, можно ли вообразить худшее наказание для зрячего, для странника?!