Новый адрес страницы:
https://tannarh.wordpress.com/2011/12/09/любовь-к-людям/

«Гуманность», «человечность» и «мораль» — это слова-амебы, не имеющие четкого определения, под которыми каждый понимает то, что ему хочется. Я вообще считаю три этих термина взаимоисключающими, потому что «мораль» негуманна, а «человечность» неморальна и так далее. Рассмотрим простейший пример, когда люди собирают деньги на операцию какому-нибудь больному ребенку. Ежедневно в мире только от голода умирают мучительной смертью 25 тысяч детей, а обыватели, в порыве беспощадного «гуманизма», тратят миллионы рублей, чтобы спасти нескольких хилых детей, которые, скорее всего, в любом случае скоро погибнут. Гуманно ли это по отношению к голодным? Или многодетные семьи, которые требуют финансовой поддержки от государства, то есть от налогоплательщиков. Иначе говоря, люди, не способные прокормить собственных детей, с удовольствием занимаются их производством, а другие платят за их сексуальные забавы — гуманно ли это по отношению к тем, кто вынужден расплачиваться за то, что у кого-то постоянно чешется в штанах?

Таким образом, я берусь утверждать, что гуманизм — это ненависть к здоровым, красивым, сильным, талантливым и богатым, обкрадываемым во имя некоей абстрактной идеи, вошедшей в моду пару столетий назад. Из сложившейся ситуации возможны только два выхода: либо здоровая часть человечества перестанет тащить на своем горбу всякую немощь и хворь, либо она погибнет, оставив после себя планету, населенную одними калеками, уродами и гуманистами. Но самая мокрая и постыдная тайна гуманистов заключается в том, что мир отнюдь не станет хуже, если все нытики и слабаки умрут своей смертью, а в живых останутся сильные, самодостаточные гордецы, способные позаботиться о себе без чужих подачек.

Оттого гуманисты ненавидят тех, кто напоминает им, что человек — это хищник, а не покорная пучеглазая овца, мечтающая об уютном загоне. Не овцы и не гуманисты строили империи, покоряли целые континенты и запускали космические корабли к далеким планетам, и не им судить, каков человек и каким он «должен» быть. Однако гуманисты хотят судить и называют этот неправедный суд «любовью к людям», а вернее сказать — к овцам.

Легко, однако, любить людей как абстрактную категорию, размытую в массовом сознании до некоего послушного и неопасного «общечеловека». Гораздо труднее полюбить конкретную личность, например Андрея Чикатило, Шамиля Басаева, Бориса Березовского или алкоголика-дебошира из соседней квартиры. Более точно эту мысль сформулировал Сальвадор Дали: «Человека надо принимать как он есть: вместе со всем его дерьмом, вместе со смертью». Но именно этого и не делают гуманисты, потому что «любовь» в их понимании означает тиранию и манипулирование другим человеком. Возлюбив калек, они стараются каждого превратить в калеку, отсекая от человека все, что им не нравится или кажется опасным.

Гуманист требует от людей, чтобы они соответствовали его представлениям о «настоящем человеке», и если кто-то не вписывается в установленные рамки, ему ставят в вину его образ мысли или самую жизнь, требуя понести ответственность за свое «аморальное» или «противоправное» поведение. При этом иллюзии гуманистов редко соотносятся с реальностью. Они утверждают, например, что человеческая жизнь является высшей ценностью, хотя вся история человечества вопиющим образом противоречит этому утверждению. Я уже не говорю о том, что ни один гуманист не смог до сих пор ответить на простейший вопрос: «А почему, собственно, жизнь человека должна быть ценностью?» Да и с чего вы взяли, что само понятие «ценность» обладает какой-то ценностью?

Погружаясь в пучину иллюзий, гуманист начинает составлять из слов-амеб множество словосочетаний, столь же бессмысленных, сколь и фантастичных: «общечеловеческие ценности», «всеобщее равенство» и «желание быть счастливым». При этом под «общечеловеческими ценностями» подразумеваются исключительно западные постхристианские ценности, неприсущие значительной части человечества. И уж тем более нельзя назвать такой ценностью жизнь человека. В Африке до сих пор живет племя, где наивысшим почетом пользуются те, кто убил больше людей любым, даже самым бесчестным способом. Возлюбите их, гуманисты такими, какие они есть, и они уничтожат ваши «общечеловеческие ценности» одним ударом копья. Разве эти дикари не равны тем, кто пропагандирует «всеобщее равенство» — эту раковую опухоль, разъедающую общество, где люди разучились приказывать и подчиняться. Последний бастион гуманиста заключается в словах: «Все люди хотят быть счастливыми и это объединяет нас». Но Ницше ответил бы на это словами своего Заратустры: «Разве к счастью стремлюсь я? Я ищу своего дела!» В нашу эпоху все болтают о счастье, но кто знает свое дело?

Для многих «любовь к человеку» означает желание «исправить» его, подстроить под свои стандарты и представления о «должном» и «правильном». Все это вырастает из христианской религии и западной системы воспитания, которая говорит: «Человек — это не то, что он есть , а то, что мы должны из него сделать (настоящего патриота, хорошего семьянина, законопослушного гражданина и тому подобное)». Однако на сей счет существуют и другие мнения, о которых современная система предпочитает лишний раз не упоминать. Фридрих Ницше написал в «Заратустре»: «Человек есть нечто, что должно превзойти… В человеке можно любить только то, что он переход и гибель», а Мишель Фуко добавил: «Следует освободить жизнь в самом человеке, потому что человек сам является своего рода ее тюремщиком». Человек, как желающая машина, подавляется системой внешних и внушенных извне ограничений, мешающих удовлетворять присущие ему потребности, в том числе и потребность помогать другим, если он этого действительно хочет, а не подчиняется на подсознательном уровне усвоенным стереотипам («сам погибай, а товарища выручай» и в том же духе).

Так, если мы говорим о любви к человеку и о помощи ему, то что именно мы имеем в виду: его «исправление» («ты не такой, каким должен быть») или освобождение его жизненности, которая составляет его основу? Если мы выбираем первое, то это уводит нас в религию (в том числе и в буддизм с его стремлением к освобождению всех живых существ от круговорота в сансаре). Если же речь идет о втором варианте, то слова «гуманность», «человечность» и «мораль» теряют всяческий смысл, поскольку жизнь в своей сути негуманна и неморальна, хотя бы потому, что руководствуется в своем течении не абстрактными и отвлеченными понятиями (мораль, духовность, совесть), а конкретными целями и желаниями, планомерное и жестокое подавление которых привело человечество туда, где оно находится в настоящий момент — в ситуацию, когда человеку указывают, что он должен хотеть (престижную машину, новый iPhone, стандартный секс, ненависть к мусульманам/американцам/евреям) и как этого следует добиваться (подчиняться господствующей культуре и намертво встроиться в политическую и экономическую систему). Избежать подобной горькой судьбы помогает свободное странствование (см. Странствие), проходящее сквозь любые границы и запреты, раскрывая их произвольность и условность. Дух человеческий странствует, где хочет, и никто не может положить ему предел.

В подобных условиях, когда каждому отведено определенное место и назначена социальная роль, странник представляет собой «свободное означающее» или Джокера из карточной колоды. Он может свободно принимать на себя любую роль, если ему это требуется, и так же свободно отказываться от нее. Он может помогать людям или не помогать, голосовать на выборах или не голосовать, работать в транснациональной корпорации или не работать. Существенное и принципиальное отличие странника от всех прочих заключается в предельной осознанности : странник может в любой момент все бросить и полностью изменить свою жизнь. «Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все, что угодно», — сказал однажды дон Хуан Карлосу Кастанеде, который, будучи уже миллионером, проработал несколько лет в придорожной закусочной за 5 долларов в час, чтобы не застрять навеки в образе «популярного писателя-антрополога».

Если же странник помогает человеку, он совершенно точно знает, почему и зачем он это делает, а не потому, что «так принято». Если странник отказывает кому-то в помощи, то не потому, что он мизантроп или бессердечный злыдень, а по четко осознанным причинам, очищенным от малейших признаков самообмана. Этим он отличается от людей, которые даже не задумываются о подлинных мотивах своих поступков, полагая лучшим аргументом удивительные по своему идиотизму слова «так поступают все». Собственно, в этом и заключается немудреная и доступная каждому практика — постоянно задавать три простых вопроса: «Почему?» «Зачем?» и «Что это значит?» Например, бутерброд с колбасой. Я знаю, почему он возник, зачем он нужен и ем его, потому что хочу есть, а не потому, что «так поступают все». «Любовь к людям» отличается от бутерброда тем, что мало кто может с точностью сказать, что такое «человек», что такое «любовь» и как/почему одно должно соотноситься с другим.