Новый адрес страницы:
https://tannarh.wordpress.com/2012/09/21/хайдзин/

— Ну проходи. Чего встал?

Потоптавшись на пороге, Сердюкин вошел в темное, насквозь прокуренное помещение. За почерневшим от времени столом на деревянных лавках сидели суровые мужики и с интересом разглядывали новичка.

— А здороваться тебя не учили? — снова спросил лысый дядька с грубым пролетарским лицом.

— Здравствуйте, — жалобно проблеял Сердюкин, покрываясь холодным потом.

— Звать-то тебя как?

— Сердюкин.

— Сердюкин? — переспросил интеллигентного вида мужичок с бородкой. — Не слыхал про такого. Тебя, видать, по ошибке к нам определили?

— Да нет… Я тоже…

— Что «тоже»? — рявкнул лысый.

— Ну это. Поэт я.

— Брешет, как есть брешет, — раздался из глубины камеры хриплый голос. — Какой он к черту поэт? Вы только поглядите на него, братцы!

Лысый неторопливо поднялся с лавки и подошел к Сердюкину:

— Поэт, значит?

— Да.

— И чего ты сочинил, а? Говори, не стесняйся. Мы здесь всякого насмотрелись, нас поэтами не напугаешь.

Мужики заржали.

— Как бы это сказать, — замялся Сердюкин. — Я хайку написал.

— Чего написал? Какую еще гайку?

Интеллигентный мужичок сокрушенно покачал головой:

— Бредет, бедняга. Умом наверное двинулся, пока его сюда волокли.

— Тихо вы! — громыхнул лысый. — Дайте человеку сказать. Что за гайка-то?

— Хайку — это такие японские стихи,— ободрился Сердюкин, — а я их сочиняю. Вот меня к вам и направили.

— Какое безыскусное вранье. И на японца он совершенно не похож, можете мне поверить, — усмехнулся человек с надменным изгибом губ.

Лысый сурово прищурился:

— Ты японец что ли?

— Да нет, русский я.

— А чего ты тогда по-русски стихов не пишешь?

— Так я по-русски и пишу. Русские хайку.

— Ишь какой шустрый: и нашим и вашим за рупь спляшем, — съязвил обладатель хриплого голоса.

— Ну прочти нам свою гайку, а мы поглядим, какой ты поэт, — сложил руки на груди лысый.

Сердюкин встал в привычную позу и срывающимся голосом продекламировал:

Пьяный бомж
Срёт под забором —
Фудзияма в снегу.

Наступила тишина. Обитатели камеры недоуменно переглянулись, а молодой мужчина с большой головой и печальным лицом тихо вымолвил:

— Не понимаю…

— Это что такое ты сейчас нам сказал? — сурово поинтересовался лысый.

— Стихи.

— Стихи? Да ты, братец, и впрямь больной!

— Вы просто не понимаете, что это такое… — залопотал Сердюкин, оправдываясь.

— Это мы-то не понимаем? Ты вообще знаешь, с кем говоришь, сявка?

— Знаю, — опустил голову Сердюкин.

— Что у тебя за стихи такие: ни слога, ни смысла — веник какой-то из лабуды. Рифма где?

— Понимаете, рифма она ограничивает… Ограничивает неординарную личность. Писать нужно не в рифму, а то, что приходит на ум. Спонтанно.

— У меня дед тоже хайку сочинял. Такое по-пьяни буробил, что куры дохли, — проговорил блондин с деревенским лицом.

— Нет, нет, — замахал руками Сердюкин. — По-пьяни нельзя. А хайку — это ну вот то, что я сейчас вам прочитал. Мне даже премию дали.

— Премию? — переспросил лысый. — Видать получше тебя никого не нашлось, вот и дали.

— А как вы хорошие хайку от плохих отличаете? — поинтересовался кучерявый арап.

— То есть как? — удивился вопросу Сердюкин. — Если премию дали — значит хайку хорошее, а если не дали, то…

— И все? — перебил его кучерявый. — Других признаков нет?

— Хайку — это как бы отражение личности, а личности нельзя сравнивать, ведь они все разные. Вот если человек увидел, как бомж справляет нужду под забором, и тут же, не задумываясь, сочинил хайку — значит оно хорошее.

— Про бомжа? — насупился лысый.

— Да.

— Который под забором гадит?

— Если он образ какой-то в душе пробудил, то да.

— И какой образ он пробудил в твоей душе, позволь узнать?

— Ну, я подумал о Фудзияме, о сакуре и… и… и опять о Фудзияме. Мне премию дали!

Сердюкин достал из кармана продолговатую расписную деревяшку с подписью «Лучшему хайдзину Лабудянска» и с гордостью показал ее сокамерникам.

— Не понимаю, — вздохнул печальный мужчина, глядя куда-то в сторону.

Лысый выхватил деревяшку из рук Сердюкина.

— Дай-ка сюда. Сейчас мы эту премию определим тебе в самое подходящее для нее место. Держите его, мужики!

Мужчины схватили брыкающегося Сердюкина, бросили животом на стол, и лысый одним мощным движением исполнил обещанное. Сердюкин тихо ойкнул и сполз на пол, ощупывая себя сзади.

Лысый застучал в дверь:

— Эй вы там! Заснули, черти?

Железная дверь отворилась, и на пороге появился натуральный черт в форме охранника.

— Чего стучишь? Не положено.

Лысый схватил Сердюкина за шкирку и бросил к его ногам:

— Забирай-ка этого хайдзина. Аферист он, а не поэт. И скажи начальству, что таких нам больше не надо.

— Раз к вам посадили, значит поэт, — ответил черт не слишком уверенно.

— Мне лучше знать! — вскипел лысый. — К мошенникам его тащи, а с начальством я все улажу.

— Ну ладно. Может и впрямь наши что-то перемудрили. Но только под твою ответственность.

— Иди уже, — отмахнулся лысый.

Черт вытащил рыдающего Сердюкина в коридор, и дверь с лязгом захлопнулась.

— Вот так, — брезгливо отряхнул руки Владимир Владимирович и подмигнул кучерявому Александру Сергеевичу, — а то гайка у него, понимаешь, спонтанность, Фудзияма сраная. Совсем народ с катушек слетел.

А Михаил Юрьевич скорбно поднял глаза к потолку и промолвил:

— Господи, что у них там на Земле без нас творится? Не понимаю…