Душная июльская ночь заглядывала в землянку влажными от грозы глазами. Накануне прошел дождь, и в собравшейся на полу у входа воде зазеленели первые островки плесени. На краю стола тихо коптила керосиновая лампа. Сам стол — две ржавые бочки с накинутым на них листом ДСП — стоял посреди лежанок, на которых отдыхали после вчерашнего боя солдаты. Их было трое, остальные провели эту ночь в окопах, глядя неподвижными глазами в бездонную черноту неба.
— Тарас, — прошептал лысый паренек, лежавший в углу под драной гимнастеркой. — Тарас, спишь что ли?
— Чего тебе? — буркнул, не поворачиваясь, круглолицый Тарас. Он лежал на боку, у самого стола, и глядел единственным уцелевшим глазом на язычок пламени, едва заметный под закопченным стеклом.
— Курить охота, Тарас, — приподнялся на локте молодой.
— А мне-то что? Кури, если есть.
— У тебя одного осталось. Я сам вчера видел.
— Мало ли что ты видел, — прогнусавил Тарас, лениво почесывая складки на носу. — Я вот тоже недавно видел, как кто-то тушенку трескал, а товарищей не угостил. Что скажешь?
— Тарас, я бы с радостью, да нету больше. У кореша на последние коронки выменял. Мне бы покурить, а там, глядишь, чего-нибудь да придумаю.
Молодой положил руку на плечо Тарасу, но тот стряхнул ее словно назойливую муху.
— Вот придумаешь, тогда и поговорим.
— Тарас, — позвал паренек. — Тарас.
— Степка, — повернулся к нему Тарас и погрозил здоровенным кулачищем. — Я ведь и врезать хорошенько могу, усек?
— Да ты не понял, — заискивающе улыбнулся Степка. — Ты лучше сюда посмотри.
Молодой приподнял гимнастерку. Глаза Тараса жадно впились в жестяную банку, которую Степан сжимал изуродованной левой рукой.
Тарас шумно перевернулся на другой бок и, сглотнув густую слюну, потянулся к тушенке:
— Давай сюда.
— Сначала покурить, — заволновался Степан, оказавшийся зажатым между Тарасом и стеной.
— Будет тебе покурить. Отдай банку!
Тарас вырвал банку, расковырял ее ножом и принялся жадно выковыривать мясо и есть их с пальцев. Степан понял, что его обманули, и вцепился в банку обеими руками.
— Отдай! — заверещал он, но Тарас лишь ударил его в ответ по лбу, и Степан завалился в щель между лежанкой и стеной.
— Отс-с-ставить, — раздалось рядом и Тарас перестал жевать, вспомнив о субординации.
Проснувшийся от их возни сержант Москаленко сидел на своей лежанке, накинув гимнастерку на плечи, и смотрел на Тараса холодным немигающим взглядом.
— Пос-с-ставь банку на с-с-стол, — прошипел сержант.
— Это не я, это не мое! — залопотал Тарас, тряся носом над заветной тушенкой.
— Пос-с-ставь банку на с-с-стол, — повторил сержант. Он не шевелился, но казалось его сутулая фигура нависла над Тарасом, словно осадная башня, готовая к бою.
Тарас поставил банку рядом с лампой.
— А теперь махорку, — продолжил изгаляться сержант. — Вс-с-се, что ес-сть.
Обреченно вздохнув, Тарас достал из кармана обвязанный поистрепавшийся бечевкой мешочек. Сержант сгреб тушенку и табак со стола и спрятал у себя за кроватью.
— В с-следующий раз рас-с-стреляю обоих, — пригрозил сержант, угрожающе играя раздвоенным языком во рту.
Снаружи послышался грозный топот копыт, и в землянку, разбрызгав грязь по кроватям, ворвался взмыленный лейтенант Хохлов.
— Чего расселись? Почему не на позициях? По окопам, суки!
— Есть, товарищ лейтенант, — отозвался Москаленко, неспешно поднимаясь на ноги.
— Вас что только двое? — накинулся лейтенант почему-то на Тараса.
Тот судорожно отдал честь хоботом и прогундосил:
— Никак нет! Трое!
— А где третий?
— Под кроватью!
— Дезертир?
— Салага!
— На передовую!
— Есть!
И не дожидаясь исполнения своих приказов, лейтенант ускакал дальше. Степан осторожно выбрался из-за лежанки и начал судорожно натягивать обмотанные проволокой сапоги, придерживая их клешней, росшей у него заместо левой руки.
— На какую передовую? — бубнил он себе под нос. — Только мы здесь и остались, да еще фашисты эти на Майдане, говорят, оборону держат.
— Разговорчики, — прикрикнул на него Тарас и заискивающе поглядел на сержанта, но тому, похоже, не было никакого дела до подрывных размышлений Степана.
Закинув на плечи винтовки, втроем они вылезли из землянки и двинулись по окопам в сторону четвертого реактора, где держал оборону последний полк киевских карателей. Над Чернобылем занималась заря. Шел последний год войны.
