Новый адрес страницы:
https://tannarh.wordpress.com/2014/07/18/рабство-разум-вера/

Рабы желания. Есть люди, которые ищут рабства с таким же маниакальным упорством, с каким иные ищут свободы. Причем многие искренне убеждены, будто их вожделенное рабство и есть подлинная свобода в самом истинном значении этого слова, будто их «свобода» пригодна для всех и для каждого, и каждому необходимо эту «свободу» всучить в руки, а если не захотят брать, то навязать насильно, да еще и рот покрепче заткнуть, чтобы не возмущались. Фанатизм и свобода редко прогуливаются по одной улице. Фанатик может быть рабом идеи, пусть даже идеи освобождения, но свободным он быть уже не сможет, во всяком случае до тех пор, пока не освободится от собственной одержимости. Сегодня мы все живем одними идеями, бессмысленными и бесплотными, пережевываем их, но не переживаем, спорим о них, но не даже не пытаемся воплотить в реальность, потому что знаем, что нынче наказуемо всякое деяние, а не только доброе.

Рабы ума. В наше время принято считать, что свободу людям несет наука, летящая на крыльях прогресса в неведомое, но чертовски светлое будущее, а мифы и религии представляют собой не что иное, как архаические пережитки древних рабовладельческих систем. Однако еще несносный Лев Шестов заметил, что все эти научные истины порабощают человека ничуть не меньше, чем религиозные догмы, и что человек сделался рабом разума, а разум превратился в господина и повелителя, которому подчиняются без малейших сомнений в его праве приказывать и, что более важно, в праве судить все и вся вокруг. Верить можно во все сразу, а знать — только что-то одно. Знание, что дважды два четыре отменяет все дважды два пять, и пятьдесят пять, и сколько угодно, и, заодно, отменяет самого человека потому что человек — это не компьютер, и не чулан для абстрактных истин, и вообще ни одно из возможных определений. Человек сам дает имена и определения, а не служит им, подстраиваясь под них и угождая, да разве помнит сегодня об этом хоть кто-нибудь? Мы порабощены верой в значимость существительных и прилагательных, хотя лишь глаголы имеют мало-мальски серьезное значение, лишь им одним следует уделять внимание, чтобы не заплутать в лабиринтах ума. Не столь важно, кто человек и какой он, значимо лишь то, что он делает.

Рабы мечты. Есть люди, которые живут словно на чемоданах, проводя свои дни в ожидании чуда, способного в мгновение ока изменить всю их повседневную жизнь. Идут дни, недели, месяцы складываются в годы, а чудо все так и не приходит. Разочарование сменяется апатией, и рутина постепенно стирает с лица последний отблеск надежды. Самая большая ошибка, которую может совершить молодой человек в начале своего жизненного пути — это поверить в отсроченное чудо, которое однажды принесет ему добрый волшебник, прилетевший из неведомых земель. Однако этого не никогда случится, потому что чудес желают многие, но мало кто хочет сам стать волшебником для других людей и менять их повседневную жизнь в мгновение ока. Хотя именно жизнь такого волшебника и есть самое чудесное, что может произойти с человеком.

Рабы геометрии. Людей заставляют подчиняться не только правители и репрессивные общественные механизмы, но и такие повседневные вещи как архитектура и дизайн. В самих наших тщательно расчерченных и разлинованных городах, где все дозволенные направления снабжены указателями и инструкциями по их прохождению, содержится идея безоговорочного подчинения. Сама геометрия созданных человеком пространств репрессивна и оказывает угнетающее воздействие на ум. Наши предки, жившие на воле, не видели ничего, кроме фрактальных узоров, присутствующих повсюду в живой природе, в каждом листочке или в травинке, и даже в узорах на коже, не говоря уже о невидимых глазу далеких галактиках и туманностях. Восприятие фракталов впечатано в наши мозги эволюцией, поэтому для нас не существует некрасивой природы, любой пейзаж, будь то джунгли, пустыня, тундра или даже огнедышащий вулкан воспринимаются нашим глазом как приятные или, как минимум, не вызывающие дискомфорта. В природе не бывает уродливых облаков или режущих глаз цветовых сочетаний и форм — во всем мы способны разглядеть нечто родственное нам самим, некую универсальную геометрию жизни, положенную в основу каждого ее создания. Но человеческие города не такие, здесь царствуют прямоугольники, параллельные линии и пересекающиеся под прямым углом направления. Удивительно, как дитя природы сумело построить нечто до такой степени противоречащее фундаментальным принципам живого дизайна, нечто несусветное, убийственно холодное, равнодушное и чужеродное. Наше сознание порабощено миллионами впечатавшихся в нее форм, созданных в рамках геометрии Евклида — быть может самого главного и беспощадного тирана в истории человечества.

Вера в свободу. Говорят, религия превратила людей в рабов. Странная эта мысль распространяется как пожар еще со времен французской Революции, хотя очевидно, что религия всегда была лишь одним из инструментов, с помощью которого господствующие классы пытались управлять народными массами, причем зачастую не встречая ни малейшего сопротивления со стороны последних. Речь идет, в первую очередь, конечно же о христианстве, которое Ницше называл «религией рабов», правда в несколько ином смысле, нежели принято сегодня думать. Христианство действительно распространялось среди «лишних людей», нищих и рабов, но рабы эти и нищие желали, в первую очередь, как раз свободы, и нашли они ее именно в христианстве, поскольку свобода является фундаментальным догматом этой религии. Выбросим из нее веру в способность человека свободно совершать выбор и поступать по собственному желанию, и христианство рухнет, потому что там, где нет свободной воли, нет и греха, и раскаяния, и искупления, и прощения, и праведности, и всего прочего, что наросло в христианстве за два тысячелетия. Если у человека нет свободной воли, то нет для него ни Рая, ни Ада, ни даже Чистилища, потому нет в нем никакого стремления ни к Богу, ни от Бога, а лишь слепое подчинение инстинктам и внешним воздействиям. Две тысячи лет христианство вбивало в головы европейских варваров эту идею личной свободы (и такой же личной ответственности), пока она не пустила корни в массовом сознании и не расцвела пышным цветом, затмив свою мать — Церковь, чему, скажем откровенно, весьма поспособствовали церковные иерархи, которые с готовностью подкладывали свою веру под пышные зады господ и властителей. Религия рабов, жаждущих свободы, превратилась в религию господства над рабами, возомнившими себя свободными.

Дурное рабство. Пусть даже мы согласимся с тем, что христианство превращает людей в рабов, согласимся полностью и безоговорочно безо всяких «но» и прочих заковырок, и что же мы увидим в этом случае? А ровно то, что рабами-то своей религии современные христиане так и не стали: нет в их жизни ничего, что роднило бы их с первыми христианами апостольских времен, в чьей искренности, наверное, мало кто сомневается. Кроме того, весь образ жизни современных «христиан» представляет собой ровно то, от чего первые христиане бежали как от огня, отказываясь судить и свидетельствовать в суде, служить в армии и убивать незнакомых людей по приказу, кланяться очередному Великому Цезарю, молиться ему как богу и ходить на митинги в поддержку его политики. Где все это? Было и сгинуло. Современный христианин живет как римлянин в эпоху Христа и олицетворяет собой все то, против чего Христос выступал. Обыватель не меняется — и в этом его рабская сущность проявляется ярче всего, ведь для того, чтобы измениться, нужно обладать свободой воли или хотя бы ее иллюзией, а этого-то в обывателях, привыкших обезьянничать и подражать друг другу, отродясь не родилось. Для того, чтобы стать настоящим рабом христианства и исполнять все, что заповедовал Христос, нужно обладать большей свободой, нежели имеет в запасе современный обыватель, нужно намного больше смелости и отваги, чтобы жить поперек мiру, не испрашивая на то разрешения и благословения окружающих.

Рабы чуда. Простые люди требуют от богов чудес, словно чудесами измеряется величие бога. Доживи язычники до наших дней, они бы стали проводить соревнования между богами, и победителем становился бы тот, чей жрец совершал самое нажористое чудо. Чудес просят, еще хуже — их требуют, как верительные грамоты или удостоверения личности. Однако видеть повсюду чудеса божии — значит не видеть их вовсе. Чудо, строго говоря, есть произвол Бога по отношению к собственному творению, которое движется заведенным порядком по неизменным законам, и вдруг — бах! — ни с того, ни с сего появляется чудо, как слон посреди оживленной автострады, и все летит в тартарары, потому что никто не ждал, не готовился, и даже подумать о таком не мог. Христиане построили свою религию на вере в свободу воли, то есть на основании той простой мысли, что Бог не должен принуждать человека, насильно ломая его волю поперек колена, ради собственного пусть даже всеблагого интереса. Как гласит пословица: добро побуждает, а зло принуждает. Но чудо, если оно вдруг приключилось с человеком, и есть то самое принуждение, которому человек противится не в силах, то есть чудо — явление во многом антихристианского порядка. Скажем, женщина молится за своего больного раком мужа, и тот чудесным образом исцеляется. Насилие свершилось, пусть во имя благой цели, но все же насилие — над природой, над установленным порядком вещей и даже над самим Законотворцем. А раз можно исцелить человека, то отчего бы не наслать на него болезнь, беду, помрачение ума, депрессию и прочее в таком же духе, подгоняя его как скот в нужном направлении — это ли свобода воли?

Разум и вера. У Маркеса есть рассказ «Ярмарка чудес» о двух провинциальных священниках, которые в ожесточенной борьбе за паству и паломников, изобретали все более глупые и нелепые чудеса, якобы случившиеся в их нищих приходах. Начав с обычных «исцелений», они постепенно докатились до полного абсурда, граничащего с богохульством, и дело дошло до того, что их паства чуть не переубивала друг друга. Рассказчиком Маркес сделал одиннадцатилетнего мальчика — единственного сохранившего рассудок в этом маленьком мирке обезумевших взрослых. И, конечно же, Маркес не был бы Маркесом, если бы не оказалось, что настоящие чудеса происходят на глазах у этого мальчика, но ему никто не верит, потому что все вокруг заняты доказательством собственной правоты. Честно говоря, я не берусь судить, какой смысл вкладывал писатель в свой рассказ: хотел ли он покритиковать латиноамериканскую Церковь, помешанную на всевозможных чудесных событиях или попросту высмеял доверчивых простаков, готовых слепо верить чему угодно. Думается, он хотел сказать, что чистый разум не противоречит чистой вере в той же степени, в какой море не противоречит небу, хотя и не пересекается с ним. Мальчик не хотел самоутвердиться за чужой счет, доказывая истинность открывшихся ему чудес, и потому сам был открыт для чуда. Его разум еще не превратился в мелочного тирана, дни на пролет подсчитывающего убытки и приобретения, выигрыши и проигрыши, оскорбления и комплименты.

Три религии. В мире существуют лишь три религии: народная, институциональная и личная. Народная религия принадлежит массам, они лепят из нее все, что хотят, смешивая воедино восток и запад, магию и науку, Бога и Дьявола. Здесь царят невежество, мракобесие и извечное человечье желание получить многое малыми усилиями. Народная религия эклектична и универсальна: на любом континенте, в любой стране мы без труда отыщем людей, верящих в духов или в святых-заступников, которых нужно задобрить подношениями, чтобы добиться от них желаемого. Типичный вопрос народной религии: «Как расставить иконы по фен-шую, чтобы наслать порчу на соседа и разбогатеть?»

Институциональная религия в своем внешнем проявлении предстает перед нами как смесь бизнеса и власти. Уносящиеся ввысь иерархии священнослужителей призваны оградить стадо от ненужных шатаний и разбродов. Они лишь придают народной религии некий академический лоск, производя бесчисленные богословские труды по малейшему поводу, а то и вовсе без оного. За этим декором скрывается динамическое мемохранилище, где всего-навсего происходит отбор и репликация мемов. Основной вопрос институциональной религии звучит следующим образом: «Как нам сохранить и приумножить нашу корпорацию?»

Личная религия, какое бы формальное название оно не носила, в сущности всегда и повсюду одна и та же. Оттого различия между ее истинными адептами, выросшими в разных социокультурных условиях, со временем стираются до полной незначительности. Между суфием, просветленным мастером дзен и православным старцем не существует противоречий, которые кажутся столь существенными представителям народной и институциональной религий. Пребывая в сердцевине своей религии, они намного свободнее, чем ее фанатичные адепты и противники. Причем освободила их не наука и не разум, а чистая практика — жизнествование, а не мыслеблудие на потеху публике и собственному эго.

Живите по своей вере. Вот главный упрек атеистов и антиклерикалов, бросаемый ими в адрес лицемерных прихожан и вдрызг изолгавшихся священников. Так ведь не живут, и в том странный парадокс, что в буддийском монахе может быть больше христианского, чем в русском боговере, который считает, будто он вправе поучать окружающих только лишь потому, что берет на себя труд раз в месяц дойти до храма и подержать там свечку. Исключения, конечно же, бывают, но на то они и исключения, что возникают не благодаря, а вопреки общему правилу. Вот бы только додумался кто бросить такой же упрек в адрес ученых и материалистов: «а вы живите по своей науке!», и какая бы свистопляска тут началась, какое бурление и брожение, потому что по науке-то жить как раз и невозможно. Не знает наука, что такое жизнь, сознание и вообще человек со всеми его ошибками, капризами, нелогичностью и тягой к страданиям, а создаваемые ею модели преходящи и нежизнеспособны. Наука живет не познанием, а обещанием познания. Сколько веков она уже нам талдычит, что однажды все на свете будет познано, разобрано и воспроизведено в точных опытах, а воз и ныне там. Вот и выбирайте, во что вам приятней верить: во второе пришествие Христа, Будды Майтреи или Теории Всего.

Сущность религии. Если отвлечься на секунду от тысячелетних религиозных споров, от метафизических замков, построенных на костях пророков и столь же величественных, сколь и бесплотных, от внешнего блеска религиозных институтов и скрытых за ним постыдных тайн, от ритуального благочестия и порождаемого им пошлого самовозвеличивания, короче говоря, если отбросить весь блеск и мишуру, то в сердцевине многих религий мы обнаружим простую и предельно ясно выраженную идею осознанного практического самоконтроля. Будда говорил о пробуждении, Христос призывал бодрствовать, оба предложили весьма схожие практики укрощения строптивого ума, блуждающего в дебрях инстинктов, фантазий и желаний. Многократное повторение мантр, молитв или имени Аллаха оказывает схожее воздействие на одни и те же участки мозга, хотя привыкшему разделять и различать уму они кажутся совершенно разными и несовместимыми. Для того, чтобы обуздать ум, сидя в позе лотоса, нужно приложить не меньше усилий, чем подставить вторую щеку, обуздав непокорные инстинкты, жаждущие ответить ударом на удар. К сожалению, после учителей всегда приходят профессиональные служители культа и толкователи, которые превращают практику в требование, полностью извращая первоначальный смысл учения, и любые попытки восстановить его умирают в бесконечных спорах о букве, а не о духе.