Новый адрес страницы:
https://tannarh.wordpress.com/2015/03/05/человек-абсурда/

Есть лишь один поистине серьезный философский вопрос — вопрос о самоубийстве. Решить, стоит ли жизнь труда быт прожитой, или она того не стоит, — это значит ответить на основополагающий вопрос философии. Все прочие вопросы — имеет ли мир три измерения, существуют ли девять или двенадцать категорий духа — следуют потом.

Галилей, обладавший весьма значительной научной истиной, легче легкого отрекся от нее, как только над его жизнью нависла угроза. В известном смысле он поступил правильно. Истина его не стоила того, чтобы сгореть за нее на костре.

Вращается ли Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли — все это глубоко безразлично. Сказать по правде, вопрос этот просто-напросто никчемный.

Я вижу, как много людей умирает, придя к убеждению, что жизнь не стоит труда быть прожитой. Я вижу других людей, которые парадоксальным образом умирают за идеи или иллюзии, придававшие смысл их жизни (то, что называют смыслом жизни, есть одновременно великолепный смысл смерти).

Начать думать — это начать себя подтачивать.

Убить себя означает в известном смысле — и так, как это бывает в мелодрамах, — сделать признание. Признание в том, что жизнь тебя подавила или что ее нельзя понять.

Когда мир поддается объяснению, хотя бы и не слишком надежному в своих доводах, он для нас родной. Напротив, человек ощущает себя чужаком во вселенной, внезапно избавленной от наших иллюзий и попыток пролить свет на нее.

Разлад между человеком и окружающей его жизнью, между актером и декорациями и дает, собственно, чувство абсурда.

Нередко шутки ради вспоминают, как Шопенгауэр расточал хвалы самоубийству, сидя за обильным столом.

Суждение нашего тела ничуть не менее важно, чем суждение нашего ума.

Привычка жить складывается раньше привычки мыслить.

Чувство абсурда может поразить в лицо любого человека на повороте любой улицы.

Лицедейство человека может сказать о нем ничуть не меньше, чем его искренние порывы... Так последние страницы книги уже содержатся в ее первых страницах.

Все великие деяния и все великие мысли восходят к ничтожно малым истокам. Великие произведения зачастую рождаются на уличном повороте или в прихожей ресторана.

Бывает, что декорации рушатся. Утреннее вставание, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, еда, трамвай, четыре часа работы, еда, сон, и так все, в том же ритме, в понедельник, вторник, среду, четверг, пятницу, субботу. Чаще всего этой дорогой следуют без особых затруднений. Но однажды вдруг возникает вопросительное «зачем?», и все начинается с усталости, подсвеченной удивлением.

Корнем всего служит простая «озабоченность».

Мы живем будущим: «завтра», «позже», «когда ты добьешься положения», « с возрастом ты поймешь». Подобная непоследовательность по-своему восхитительна, ведь в конце концов предстоит умереть.

Еще ступенью ниже нас ждет ощущение нашей чужеродности в мире... С какой силой природа, самый пейзаж может нас отрицать. В недрах красоты залегает нечто бесчеловечное, и все вокруг — эти холмы, это ласковое небо, очертания деревьев — внезапно утрачивает иллюзорный смысл, который мы им приписывали. Первобытная враждебность мира доносится до нас сквозь тысячелетия.

Мир ускользает от нас, потому что снова становится самим собой... В этой плотности и этой чужеродности мира обнаруживает себя абсурд.

Люди также источают нечто бесчеловечное... Человек говорит по телефону за стеклянной перегородкой; его не слышно, зато видна его мимика, лишенная смысла, — и вдруг задаешься вопросом, зачем он живет.

Напоминает об абсурде и тот чужак, который подчас движется нам навстречу из глубины зеркала...

Понять мир означает для человека свести его к человеческому, отметить своей печатью. Вселенная кошки — это не вселенная муравья. Трюизм «всякая мысль антропоморфна» не имеет никакого другого смысла.

Разум, стремящийся постичь действительность, способен испытать удовлетворение только тогда, когда он сведет ее к собственным понятиям.

За исключением рационалистов по роду своих занятий, сегодня все отчаялись в возможностях истинного познания.

Если бы понадобилось написать поучительную историю человеческой мысли, она была бы историей следующих друг за здругом раскаяний и немощных потуг.

Хотеть — значит порождать парадоксы.

С того момента, как абсурдность получает признание, она становится мучительнейшей из страстей.

Иррациональность, человеческая ностальгия и абсурд, вытекающий из их встречи, — таковы три действующих лица той драмы, которая неминуемо должна покончить со всякой логикой, на какую бытие способно.

Абсурд не коренится ни в человеке, ни в мире, а в их совместном присутствии... Абсурд не может существовать вне человеческого сознания.

Абсурд имеет смысл только в той мере, в какой с ним не соглашаются.

Человек бывает всегда добычей исповедуемых им истин.

Прежде речь шла о том, чтобы выяснить, должна ли жизнь иметь смысл, чтобы быть прожитой. Сейчас же, наоборот, обнаруживается, что она будет прожита тем лучше, чем полнее в ней будет отсутствовать смысл.

Жить означает поддерживать жизнь абсурда. Поддерживать жизнь абсурда означает прежде всего смотреть на него в упор.

Учения, берущиеся объяснить мне все на свете, тем самым меня ослабляют. Они облегчают груз моей жизни, тогда как необходимо, чтобы я сам его нес.

Человек абсурда может лишь все исчерпать и исчерпать самого себя.

Меня не интересует, свободен человек или нет. Мне доступен лишь опыт моей собственной свободы.

Единственная ведомая мне свобода — это свобода мысли и действия. Абсурд сводит к нулю все мои шансы на вечную свободу, зато возвращает мне свободу поступков и на нее воодушевляет.

Лишение надежды и будущего означает рост готовности человека к действию.

Завтрашнего дня нет. Вот в чем отныне причина моей внутренней свободы.

Важно не прожить как можно лучше, а пережить как можно больше... если же предположить, что так жить нечестно, то подлинная честность предписывала бы мне быть бесчестным.

У древних греков существовала мораль досуга так же, как у нас существует мораль восьмичасового рабочего дня.

Настоящий момент и непрерывное следование настоящих моментов перед постоянно бодрствующей душой — вот идеал человека абсурда.

Я извлекаю из абсурда три следствия — мой бунт, мою свободу и мою страсть.

Можно быть добродетельным из прихоти.

Единственная мысль, свободная от лжи, — это мысль бесплодная. В мире абсурда ценность любого понятия и любой жизни измеряется их бесплодием.

Не уметь возвеселиться душой уже само по себе значит ее продать.

Человек абсурда начинается там, где кончается человек, питающий надежды, где дух, перестав восхищаться игрой со стороны, хочет сам в нее вступить.

Человек является человеком в большей степени благодаря тому, о чем он умалчивает, чем тому, что он высказывает.

Задача человека абсурда не в том, чтобы находить объяснения и решения, а в том, чтобы самому испытать и описать. Все начинается с прозорливого безразличия.

Творить или не творить — это ничего не меняет. Абсурдный творец не дорожит своим произведением.

Сейчас больше не рассказывают «историй», а создают собственную вселенную.

Я жду от абсурдного творчества того же самого, чего я требовал от мысли, — бунта, свободы и многообразия. Затем оно обнаружит свою полнейшую бесполезность.

Бывает, что чувство абсурда рождается от полноты счастья.

Мы всегда принимаем облик наших истин.