Из книги Джозефа Хиза и Эндрю Поттера «Бунт на продажу»:
Бунтари контркультуры ведут одну и ту же игру более сорока лет, и очевидно, что никакого толка от нее нет... В этой книге мы утверждаем: десятилетия контркультурного бунта ничего не изменили, потому что теория, на которой зиждется идея контркультуры, ложная. Мы не живем в Матрице, и мы не живем в спектакле.
На самом деле мир, в котором мы живем, намного прозаичнее. Он состоит из миллиардов людей, каждый из которых следует более или менее состоятельной концепции добра и зла, пытаясь сотрудничать с другими людьми и делая это с разной степенью успеха.
Не существует всеохватывающей системы, которая интегрирует все это воедино. Современную культуру невозможно подорвать, поскольку не существует таких вещей, как культура или система. Существует лишь мешанина социальных институтов, развившихся в совершенно случайном порядке и распределяющих блага и бремя, связанные с социальной кооперацией, такими способами, которые мы порой признаем справедливыми, но которые, как правило, явно несправедливы. В таком мире такого типа контркультурный бунт не только бесполезен, но и контрпродуктивен. Он не только отнимает энергию и силы, которые могли бы направляться на инициативы, приводящие к конкретному улучшению жизни людей, но еще и порождает огульное презрение ко многим позитивным изменениям в современном обществе.
Самый главный момент заключается в том, что хиппи (вопреки слухам) не предавали своих идей. Идеологии хиппи и яппи — это одно и то же. Между контркультурными идеями, вдохновлявшими бунт 1960-х, и идеологическими потребностями капиталистической системы просто-напросто никогда не возникало никаких трений. Хотя нет сомнений в том, что имел место культурный конфликт между представителями контркультуры и защитниками старого американского протестантского истеблишмента. Противоречий между ценностями контркультуры и функциональными потребностями капиталистической экономической системы не возникало никогда.
Система увидела в хиппи не столько угрозу установленному порядку, сколько маркетинговую возможность. Панк-рок был также использован в коммерческих целях: фирменные булавки появились в модных лондонских магазинах еще задолго до того, как распалась культовая группа Sex Pistols.
В 1960-х годах представители поколения бэби-бума объявили о своем непримиримом противостоянии системе. Они отвергли материализм и жадность, отказались от дисциплинированности и единообразия эры Маккарти и принялись строить новый мир, основанный на индивидуальной свободе. Какова была судьба этого проекта? Спустя сорок лет серьезных изменений в «системе» не заметно. Потребительский капитализм после десятилетий контркультурного бунта стал только крепче.
Кобейн как представитель альтернативной музыки так и не смог смириться с массовым успехом своей группы. По-видимому, его самоубийство стало выходом из тупика. Лучше поставить точку, пока остается хоть что-то от репутации бунтаря, пока ты не стал полностью продажным. Таким образом, Кобейн смог сохранить верность своему убеждению: панк-рок — это свобода. Он только не подумал о главном: что все это иллюзия, нет альтернативы и нет мейнстрима, нет никакой связи между музыкой и свободой, да и самой продажности не существует. Просто есть люди, которые пишут музыку, и люди, которые ее слушают. И если у вас получается хорошая музыка, людям захочется ее слушать.
Это было бы не столь важно, если бы все ограничивалось лишь миром музыки. К сожалению, идея контркультуры так глубоко проникла в наше сознание, что влияет на все аспекты общественной и политической жизни. Но главное, она стала концептуальным шаблоном для всех современных политических течений левого толка. Контркультура практически полностью заменила социалистическую идею как основу радикальной политической мысли. Так что если контркультура — это миф, то такой миф, который ввел в заблуждение огромное количество людей, и политические последствия этого не поддаются оценке.
В то время как великие философы эпохи Просвещения рассматривали покорность как укрепляющее тиранию свойство мышления рабов, для радикалов намного худшим пороком являлся конформизм. История этой грандиозной перемены в мышлении позволяет понять происхождение мифа о контркультуре.
Традиционная критика капитализма — в том числе, конечно, Марксом — заключалась в том, что капиталисты эксплуатируют трудящиеся классы, порождая бедность и страдания. Другими словами, капитализм не позволяет рабочим иметь материальные ценности. Имеет место «обнищание пролетариата», как называл это Карл Маркс.
В таком контексте было бы странным обращаться к прошлому и заявлять: рабочие продались, а обилие потребительских товаров — это всего лишь опиум, усмиряющий их и мешающий увидеть, в чем их истинные интересы. Это все равно, что, давая ребенку поесть, говорить: пища не насыщает его, а всего лишь «умиротворяет», благодаря чему он забывает о голоде. Не что иное, как неспособность капиталистической системы обеспечить трудящихся всем необходимым стала поводом к ее разрушению. Таким образом, критика консюмеризма похожа на критику капитализма за то, что он чрезмерно удовлетворяет нужды трудящихся. Рабочие настолько пресыщены, что больше не думают о ликвидации системы. Но тут возникает вопрос: а зачем вообще им это делать?
Нельзя сказать, что заинтересованность рабочих в освобождении своего воображения бросалась в глаза. Она вовсе не была заметна. Вместо того чтобы толпами валить в художественные галереи и на вечера поэзии, они продолжали питать нездоровый интерес к спорту, телевидению и пиву. Естественно, это порождало мучительные сомнения: а что, если большей части населения в действительности нравится капитализм и люди искренне хотят иметь потребительские товары? Более глубокие рассуждения на эту тему приводят к следующей мысли: неспособность капитализма удовлетворять истинные потребности людей, возможно, не является проблемой именно из-за отсутствия у людей этих пресловутых глубинных потребностей. Возможно, студенты просто перепутали собственные интересы с интересами всего населения, решив: что хорошо для нас — то хорошо и для общества (кстати, они были не первыми, кто так решил).
Смутное подозрение, что население вполне довольно капитализмом, было подтверждено следующим фактом: контркультурный бунт не привел к каким-либо заметным результатам.
Активисты контркультуры верили: их деятельность по-настоящему радикальна и представляет собой дерзкий вызов обществу. Этот бунт казался особенно губительным для капитализма, полагающегося на армию послушных умиротворенных трудящихся, согласных подчиняться разъедающему душу диктату машины. Но система, как выяснилось, легко преодолела последствия протеста подобного рода. Отсутствие видимых результатов явилось серьезной угрозой для идеи контркультуры. Ведь, по мнению активистов, проблема традиционных левых политических течений заключалась в том, что их действия были поверхностными. Эти политики нацеливались «всего лишь» на институциональные изменения. Бунтарям от контркультуры казалось, что они атаковали самою суть системы угнетения. Но, несмотря на их радикализм, результаты потраченных ими усилий практически не видны.
На этом этапе идея контркультуры могла оказаться под угрозой исчезновения, если бы не появление гениальной теории кооптации. Согласно ей, система действует менее прямолинейно, чем, например, испанская инквизиция. Вначале она пытается всего лишь ассимилировать сопротивление масс, присваивая его символы, выхолащивая их «революционное» содержание, а затем возвращает их назад массам в виде обычного товара. Следовательно, система стремится нейтрализовать контркультуру, заваливая людей таким количеством красивого суррогата, что они начинают игнорировать революционную суть новых идей. Только когда перестают срабатывать попытки кооптации, система вынуждена переходить к открытому подавлению и в ход идет насилие.
При наличии теории кооптации контркультура сама по себе становится тотальной идеологией, полностью закрытой системой мысли, не подверженной фальсификации, когда каждое видимое исключение просто подтверждает правило. Уже на протяжении жизни нескольких поколений бунтари контркультуры пропагандируют «подрывные» музыку, искусство, литературу, одежду, а в университетах полным-полно профессоров, знакомящих с «подрывными» идеями своих студентов.
Так много подрывной деятельности, а система спокойно мирится с ней? Не означает ли это, что система, в конечном счете, не такая уж репрессивная? «Наоборот, — утверждают бунтари-контркультуристы. — Этот факт показывает, что система еще хуже, чем мы думали: посмотрите, насколько искусно она осуществляет кооптацию всех подрывных мер!».
Считалось, что любой акт нонконформизма имеет важные политические последствия, даже если на первый взгляд в нем нет ничего «политического» или «экономического». Второй вывод сводился к тому, что изменение собственного сознания гораздо важнее, чем изменение культуры (а тем более политической или экономической системы). В наши дни эта крайняя озабоченность индивидуальным сознанием обычно принимает форму психологической самопомощи. Но в 1960-х тезис подтолкнул массовое устремление энергии утопистов в наркокультуру. Сейчас в это трудно поверить, но люди в те годы действительно верили, что широкое использование марихуаны и ЛСД решит все проблемы общества: сможет повлиять на геополитику, прекратить войну, уничтожить бедность и породить общество «мира, любви и понимания»...
В основе контркультурного анализа антинаркотических законов, безусловно, лежала нелепая интерпретация действия всех этих субстанций, в частности алкоголя. В идею о том, что марихуана освобождает разум, способен поверить только обкурившийся ею человек, только тот, кто не знает, что курильщики марихуаны — самые скучные собеседники на свете. Уверенность же в том, что алкоголь в отличие от наркотиков или психоделиков не подходит для борьбы с системой, свидетельствует о прискорбном незнании его истории. Почти то же самое, что говорилось в 1960-х об ЛСД, провозглашалось во второй половине XIX века об абсенте. Именно из-за разрушительных, антисоциальных свойств алкоголя предпринимались упорные попытки его запретить. Однако в те времена прогрессивно настроенные группировки были достаточно умны, чтобы понимать: алкоголь не является позитивной силой, он вреден для людей. Коммунисты и анархисты не занимались пропагандой алкоголизма среди рабочих. Они понимали, что для создания справедливого общества требуется больше, а не меньше, усилий со стороны широких масс. И алкоголь никак не способствует этому. Хиппи пришлось усвоить этот урок на горьком опыте.
Контркультурное движение с самого начала существовало в атмосфере постоянного беспокойства. Идея о том, что всякая политика основана на культуре, а всякая социальная несправедливость основана на навязываемом подчинении, подразумевает следующее: любое действие, нарушающее общепринятые социальные нормы, является политически радикальным. Разумеется, это чрезвычайно привлекательная мысль. Традиционная работа по организации политического движения чрезвычайно трудна и утомительна. Политика в условиях демократии требует привлекать на свою сторону огромное число людей. Для этого необходим большой объем рутинной работы — писать письма, лоббировать политических деятелей и т. д. Образование крупных коалиций также требует бесконечных дискуссий и компромиссов.
В отличие от этого заниматься культурной политикой гораздо веселее. Играть в рок-группе, создавать произведения авангардного искусства, принимать наркотики, много и беспорядочно заниматься сексом — это куда более интересный способ проведения выходных, чем участие в работе профсоюза. Бунтари от контркультуры сумели убедить себя в том, что все эти развлечения имеют большую подрывную силу, чем традиционная политика левого толка, поскольку они атакуют источник угнетения и несправедливости на «более глубоком» уровне. Конечно, это убеждение целиком основано на теории. И поскольку верить в эту теорию было явно в интересах бунтарей, любому человеку с критическим складом ума она покажется сомнительной.
Поэтому контркультурные бунтари годами прилагали огромные усилия, стараясь убедить себя в том, что их акты культурного сопротивления имеют важное политическое значение... Рэп-группа Beastie Boys уже давно объяснила, что к чему на самом деле, записав песню «протеста» под громким названием «Ты должен бороться за свое право (веселиться)». В конце концов, к этому, главным образом, и сводится бунт контркультуры.
Идея контркультуры, в конечном счете, основывается на заблуждении. В лучшем случае контркультурный бунт — это псевдобунт, серия драматических жестов, не приводящих к каким-либо политическим или экономическим последствиям, которые, к тому же, отвлекают внимание граждан от важных задач построения более справедливого общества. Другими словами, это всего лишь бунт, служащий средством развлечения для самих бунтарей. В худшем случае контркультурный бунт активно способствует современным бедам, подрывая или дискредитируя социальные нормы и институты, реально выполняющие значимые функции. В частности, идеи контркультуры вызвали у публики изрядное презрение к демократическим политикам, из-за чего на протяжении более чем тридцати лет большинство прогрессивных левых политических деятелей были не у дел.
Любого, кто испытал на себе влияние христианского спиритуализма, можно было легко убедить в том, что силой любви можно победить все. Безусловно, если бы любовь могла контролировать ид и вытеснить наши агрессивные и разрушительные влечения, то не было бы причин для подавления со стороны супер-эго. То есть не было бы никаких поводов для любых форм социального контроля. Мы смогли бы «отдать власть любви». Однако Маркузе был достаточно мудр — он осознавал, что христиане без особого успеха около двух тысяч лет муссируют идею «полюби ближнего своего», а идеальное общество до сих пор так и не создано. Люди довольно быстро поняли, что невозможно организовать даже простую коммуну, где все ее члены будут вести себя как святые.
Ключевая разница между индивидуализмом левого и правого толка касается статуса частной собственности. Согласно точке зрения правых, именно рыночный обмен создает взаимную выгоду, стимулируя таким образом мотивацию, необходимую для гармоничного сотрудничества. Контркультурные теоретики левого толка пошли дальше. Они заявили, что можно иметь «спонтанный порядок» даже без наличия невидимой руки рынка, без всяких прав на собственность. Они рассудили, что права на собственность необходимы только в среде таких людей, которые не любят делиться. Если мы изменим сознание людей, освободим их от убогого собственнического индивидуализма, навязываемого капиталистической системой, то потребность даже в минимальных ограничениях, связанных с владением собственностью, отпадет. Когда The Beatles пели «все, что вам нужно, — это любовь», многие люди восприняли эти слова совершенно буквально.
Итак, я хочу сделать важное заявление: такие книги, как «No Logo. Люди против брэндов», журналы, как Adbusters и кинофильмы, как «Красота по-американски», не разрушают консюмеризм; они укрепляют его. И это не из-за того, что их авторы, редакторы и режиссеры — лицемеры. Они просто не сумели понять истинную природу потребительского общества и отождествляют консюмеризм с конформизмом. В результате они не заметили, что именно бунт, а не конформизм, десятилетиями движет рынком.
Продолжение следует...