Новый адрес страницы:
https://tannarh.wordpress.com/2009/04/19/эволюция-секса/

Эсхил

Из любовного трения, возникающего между набухшими волоокими дельфинами и эрегированными греческими мальчиками, из ширинки Посейдона и пизды Афродиты, поглотившей многих славных афинских граждан, из ночных плясок в честь Диониса и его фаллоса, прорастающего сквозь девственниц, подобно позвоночному столбу, и изливающему кипящее семя прямо в мозг, из анальных утех Ахиллеса и черепахи, подсмотренных старым симулянтом Зеноном, из мокрых фантазий Аристотеля, эротизированного его учителем Платоном, и в свою очередь эротизировавшего своего ученика Александра Великого, из дельфийских оргий и множественных оргазмов Муз родился Эсхил, пожиратель звездных маток, сделавший ожерелье из своей пуповины, шершавоязыкий кошмар юных пастушек и пастухов, проникающий внутрь своих жертв тысячью волосатых щупалец, извергающих сладкие муки стыда и раскаяния, похотливый божок, в бороде которого потерялась не одна девственность, медноголовый осеменитель, заставлявший даже статуи кричать от удовольствия.

До Эсхила был, по сути, не секс, а пошлое ритуализированное совокупление с целью продолжения рода. При имевшемся одноактном оргазме половое наслаждение еще не достигло своего пика. Оно получило надлежащее место лишь тогда, когда Эсхил ввел третьего партнера, алкоголь и всевозможные наркотические вещества.

Введение третьего, а позднее четвертого, пятого и т.д. участников полового акта расширило возможность использования сексуально значимых отверстий мужского и женского тел, поскольку большее число действующих лиц, находящихся к тому же в состоянии опьянения, могли разыгрывать целые сексуальные спектакли, приобретавшее порой эпический размах и длившиеся неделями.

Это был настоящий переворот в публичной порнографии: вместо старой модели, в которой было мало действия и судорожные партии жрецов Онана заполняли всю «пьесу», родилась новая порнография. Ее персонажи совокуплялись друг с другом на глазах у зрителей и непосредственно сами давали мотивировку своим действиям, возбуждая себя и окружающих всевозможными способами.

Настоящий прорыв случился, когда Эсхил отрыл для себя галлюциногены. Это дало мощный толчок распространению группового секса или, как его тогда называли сами греки, «порнографического театра» по всему Балканскому полуострову. Одурманенные наркотиками и половым возбуждением многочисленные последователи Эсхила совокуплялись теперь не только друг с другом, но и со своими сексуальными фантазиями и делириями, что позволило удвоить и даже утроить получаемое ими удовольствие… Однажды Эсхил принял участие в эпической оргии, которая длилась сорок дней и ночей. Он был единственным, кто продержался все это время, за что впоследствии получил прозвище Марафонец. Невозможно не восхищаться сексуальной выносливостью и отвагой такого человека.

Помимо поразительного количества употребленных Эсхилом галлюциногенов и девственниц удивляет его смелость и широта взглядов. В одном из своих публичных выступлений Эсхил провозгласил лозунг, вошедший в историю: «Педерастия — это искусство!», после чего пригласил сомневающихся на сцену и, не сходя с места, несколько раз подряд доказал истинность данного утверждения.

Сексуальные игры, придуманные Эсхилом, также весьма многочисленны и разнообразны. Чего стоят только их названия: «Персидская живодерня», «Семеро против Фив», «Девочка и дельфин», «Соблазнение статуи Афродиты», «Прикованный Прометей». Между прочим, последняя игра по праву считается первым в истории сюжетом на тему садомазохизма. Лосев сказал даже больше: «Единственным подлинным мазохистом для меня с детства является Прометей». Но также добавил, что «это пока еще не осознавший своих наклонностей мазохист, несмотря на свою аффективность, пока еще не действующий, но только ожидающий мучительных удовольствий. Для полноценного оргазма необходимо то или иное соединение половых органов. Но секса здесь в собственном смысле слова нет».

В своих порноделических оргиях Эсхил сумел воплотить самые смелые сексуальные фантазии и мечты греческого народа. При помощи наркотиков он освободил подлинную сущность человека как стремящегося к полному и окончательному удовлетворению своих сексуальных потребностей животному, «духовные страдания» которого столь же вымышленны, как и вся так называемая «цивилизация». В «Прикованном Прометее» он позволяет участникам пережить и понять, что каждый из нас является в сущности мазохистом, который понапрасну мучает себя во имя придуманных обществом и навязанных нам в процессе принудительной социализации целей и идеалов.

Эсхил сделал секс публичным действием, в котором могли принимать участие все, независимо от пола, возраста и половой ориентации. Благодаря ему секс стал важной частью общественной жизни каждого человека. «Секс — это круто!», — не уставал повторять Эсхил своим возлюбленным ученикам, и погибавшая под гнетом онанизма Греция с радостью и благодарностью приняла его учение. «Эсхил изобрел секс заново, — сказал позднее восхищенный Софокл. — Он стал настоящим лучом света в темном царстве стыдливого самоудовлетворения».

Галлюциногенная театральность, приданная Эсхилом сексу, сохранялась с небольшими изменениями на всем протяжении истории античной жизни. Порноделическая деятельность Софокла представляет собой дальнейший этап в развитии наркосексуального раскрепощения Древней Греции.

Софокл

Софокл, мозолистые руки которого вошли в поговорку, в юные годы отринувший ересь самоудовлетворения и последовавший за Эсхилом, восхищенный его оральным искусством ублажения; преданный ученик и смелый новатор, лишивший девственности последние табу греческого общества; ненасытный жеребец и щедрый оргазмоносец, бросившийся с головой в омут наслаждений и увлекший за собой сотни и тысячи последователей.

Рот у Софокла, по сравнению с Эсхилом, не играет первой роли. Оральные игры он полагал отличной прелюдией, но достигать оргазма предпочитал другими, более причудливыми и необычными способами.

Усовершенствования техники секса, введенные Софоклом, сделали его оргии более живыми и артистичными. Принцип, которым руководствовался Софокл на протяжении всей своей жизни, сам он сформулировал так: «Не важно с кем, главное как!»

Половой акт для Софокла — это предельно эстетизированное и дегуманизированное насилие над партнером. Если Эсхил не находил ничего зазорного в совокуплении с лишившимися сознания пьяными девушками, полагая молчащую женщину одним из величайших благ на Земле, то Софокл хотел, чтобы его партнеры всегда находились в сознании и максимально четко осознавали смысл производимых с их телом манипуляций, которые становились все причудливее и жестче по мере нарастания у Софокла сексуального возбуждения, подогретого гремучей смесью из алкоголя и наркотиков. Говорят, Софокл мог наброситься на любого прохожего и изнасиловать его прямо посреди оживленной улицы. Неудивительно, что за ним по пятам ходили толпы поклонниц и поклонников, буквально изнывавших от жажды быть выeбaными на глазах у прохожих.

Повсюду с собой Софокл таскал мешок со всевозможными приспособлениями для усиления сексуального возбуждения, многие из которых позднее инквизиция использовала для своих целей. Именно Софокл изобрел первую надувную женщину. Сделанную из кишок овцы трубку он засовывал женщине в анус или во влагалище и надувал ее, чтобы потом грубо овладеть под злорадный хохот зрителей. По всей Греции ходили легенды о его выдумках и проделках. Сам Софокл говорил по этому поводу: «Своим членом я затмил самого Геракла».

Мужественный гений, одурманенный собственной похотью, Софокл овладел Грецией, грубо и решительно проникнув в ее душу и оплодотворив ее своими соками.

Еврипид

Еврипид иначе понимал сущность порноделирий, чем Эсхил и Софокл. Он приблизил своих последователей к эротическому восхищению галлюциногенной реальностью и, по свидетельству державшего свечку Аристотеля, eбaл людей не такими, какие они есть, а такими, какими он видел их в наркотических фантазиях. То есть — какими они были в нем самом.

Дионисий Голимый в трактате «О возбуждении» тоже приписывает Еврипиду стремление к эротоманскому созерцанию собственных сексуальных видений, отрицающему их реальную подоплеку: «Софокл, при совокуплении, не щадил ни женщин, ни детей. Еврипиду же доставляло удовольствие лишь пассивное созерцание обнаженных тел и горячее мужское дыхание на своем затылке, вот почему он редко принимал участие в оргиях, отдавая предпочтение бесплотным галлюцинациям, захватившим его сознание, против чего яростно выступал Софокл, который не мыслил жизнь без насилия, пота, крови и прочих выделений. Помешанный на чистоте Еврипид полагал Софокла неотесанным мужланом, хотя однажды признался, что некоторое время был влюблен в его “похотливые глаза, набухшие спермой”».

Истекающий любовными галлюцинациями Еврипид до предела наркотизировал вакханалию повседневной греческой жизни. Отведавшие его фаллоса поклонники буквально боготворили своего духовного учителя, открыто завидуя его огромному таланту и крепкому здоровью. Еврипид не делал различия между сексом и жизнью вообще. «Eбусь, следовательно существую», — провозгласил он новый завет. Опровергнуть данное утверждение было невозможно, поскольку к тому времени вся Эллада представляла собой один большой наркосексуальный полигон, где ничто не было запрещено, и каждого ограничивали только возможности собственного несовершенного тела. Секс и наркотики пропитали повседневное существование древних греков до такой степени, что любые разумные аргументы против всеобъемлющего общечеловеческого оргазма потеряли свою силу.

Гиперсексуализированные юноши и девушки нашли в Еврипиде благодарного зрителя. Приходя в какой-нибудь город, Еврипид сразу же направлялся на главную площадь, принимал свою ежедневную дозу и с блаженной улыбкой наблюдал за совокупляющимися в различных позах и сочетаниях людьми. Если Еврипид самолично принимал участие в оргии, то впоследствии жители города, где это произошло, с гордостью рассказывали об этом соседям, пробуждая у них жгучее чувство зависти. Личное участие Еврипида считалось высшей степенью признания сексуальной искушенности горожан со стороны почтенного мастера.

Среди последователей Еврипида особенно выделяются самые преданные его ученики, вместе с которыми он обошел всю Грецию. Одна из любимейших его учениц — Медея, дочь знатного колхидского eбаря, внучка похотливого Зевса (по документам — одноглазого кузнеца из Антиохии), самозабвенно отдавшаяся Язону, одному из аргонавтов, приехавших в Колхиду за ее «золотым руном». Впечатленная его выдающимися размерами она оставила семью, родину, позволила ему отутюжить ее «золотое руно» и приехала вместе с ним в Грецию. Вскоре к своему ужасу Медея узнает, что Язон постепенно теряет свою мужскую силу. Ей это особенно тяжело, потому что она «сладчайшая из женщин», живет на чужбине, где нет ни родных, ни друзей. Медею возмущают ловкие софистические доводы мужа, который пытается убедить ее, что секс — не главное в жизни. Оскорбленная в своем искреннем половом чувстве женщина понимает, что движущей силой поступков возлюбленного является страх выставить на всеобщее обозрение собственную мужскую немощь.

Медея хочет помочь Язону, отказывающемуся признать свою сексуальную несостоятельность, и в тайне пичкает его всевозможными возбуждающими снадобьями. Она решает во что бы то ни стало вернуть мужу чувство собственного достоинства, чтобы он не опозорил ее на всю Грецию целомудренной жизнью в браке. Однако все ее усилия оказываются тщетными: потенция Язона слабнет с каждым днем. Узнавший о ее трагедии Еврипид, вопреки своим принципам, решает вмешаться и помочь самой преданной своей ученице. Под видом странствующего eбaря он проникает в их дворец и на протяжении нескольких ночей проводит многочасовые сеансы массажа простаты Язона наиболее естественным для Еврипида образом, закончившиеся триумфальной победой Эроса над немощной плотью. Восхищенная талантами своего наставника и безмерно благодарная ему Медея после первой же горячей ночи с супругом сложила благодарственную оду «Язон и Еврипид».

…герой упал,
Потухли отблески огня на золотом руне,
Былых побед уже не греет свет,
Ржавеет меч, оставленный в печали,
Ему теперь неведом плоти вкус,
Забыта девственная кровь…
Кто сможет пробудить его от смерти?

— жалуется Медея на свою нелегкую женскую долю. Кто сможет спасти ее любовь от холодности мужа?

…ночных шагов
Надеждой полон звук,
Войди в наш дом, почтенный странник,
И разожги огонь в потухшем очаге.

Несколько ночей Еврипид пытается «разжечь огонь» в «потухшем очаге» Язона:

…О сладкие объятия,
Щека такая нежная, и уст
Отрадное дыханье… Войди
В дом мужа моего поглубже,
Дыханьем жизни напои его дыханье,
Увядшей плоти силу возврати,
Чтоб снова засиял былой огонь,
И меч любви не ведал бы пощады.

Еврипид искусно проникает в самую душу Язона, страдающего от вопиющей половой несостоятельности. Показывая чудесные целительные силы порноделической терапии и несколько не преувеличивая своих способностей, этот опытный знахарь-eбoлoг приходит к выводу, что секс — это заразное заболевание, которое легко можно подхватить, но от которого практически невозможно излечиться.

Подобно вакханалиям Эсхила и Софокла оргиастические празднества Еврипида стали достоянием не только античных участников, но, пережив века, часто воспроизводятся в современном обществе, подтверждая, что общечеловеческие радости и наслаждения волнуют людей всех времен. Еврипид — большой мастер анальных проникновений, они у него всегда причинно мотивированы и жизненно оправданы.

В зрелищную часть совокуплений Еврипида входят сцены, которые раньше или совсем не показывались на глазах у зрителей, или же показывались гораздо реже. Сюда относятся, например, сцены педерастии, изображение зоофилии, пeдoфиличeской любви, сцены наркотического безумия, автоэротической симуляции, опьянение детей, переодевания мужчин в женщин, показ вагинальных выделений возбужденной женщины, достижение оргазма путем применения всевозможных машин и механизмов или появлений богов и иных наркотических галлюцинаций.

Достижения Еврипида в области наркотических порноделирий бесспорны. Вряд ли сыщется в античном, да и в современном мире форма сексуального удовлетворения, которую Еврипид не наблюдал или в которой не принимал участия сам. Познания этого человека были воистину безграничны, поэтому неудивительно, что для многих своих современников он был духовным учителем и наставником, заложившим основы крепкого, сексуально удовлетворенного общества. «Было бы желание, а п…здa найдется», — любил повторять Еврипид своим друзьям и соратникам. И хотя сам он отдавал предпочтение иным отверстиям в человеческом теле, его слова и по сей день являются настоящим жизненным кредо для многих людей по всему миру.

Это подводит нас к другому роду порноделирий. Поэтому здесь нашему исследованию правильно будет перейти к рассмотрению гомедии.

Аристофан

Под влиянием Еврипида и при его непосредственном участии произошло постепенное обособление гомосексуальных оргий от всех прочих и выделение их в особый род наркосексуальных порноделирий, названных впоследствии «гомедиями» в честь великого греческого поэта Гомера, воспевшего в своих бессмертных творениях крепкую мужскую дружбу. Соответственно участников этих развлечений стали называть «гомедиантами», «гомедиографами» или просто «гомиками».

Раньше в оргиях могли принимать участие все жители деревни, города или целого района. Раз в четыре года устраивались всеобщие Олимпийские игры, на которые съезжались помериться xyями и пёздaми выдающиеся eбaри и eбaрихи со всех концов Греции. Обособление педерастов стало началом распада греческого мира на множество отдельных полисов, в каждом из которых отдавали предпочтение только одному виду сексуальных утех. Так на карте Греции возникли города, называемые в народе: Гомoполис, Зоoполис, Педoполис, Геронтoполис и, разумеется, Гетерoполис. Современному человеку может показаться странным тот факт, что Гетерoполис даже в лучшие свои годы неизменно уступал по числу жителей Гомoполису, о котором нам, к счастью, известно не так много, как хотелось бы некоторым, хотя один любопытный факт, характеризующий царившие там порядки, до нас все-таки дошел. Доподлинно известно, что главные ворота этого города были намертво заколочены, и всем путешественникам приходилось проникать в него через черный ход, не без иронии прозванный «задним».

Произошел удивительный переворот в сознании древних греков. Если во времена Софокла считалось, что «педерастия — это искусство», то последователи Еврипида не без оснований стали утверждать, что искусство — это педерастия.

Гомерические оргии стали вещью настолько обыденной, что никто уже не удивлялся тому, что сторонники иных удовольствий на них не допускались, хотя всего пару десятков лет назад нормой считалась повальная бисексуальность. Интересно, что Аристофан — человек, признанный «отцом гомедии», выражал вначале интересы именно бисексуалов.

Вопрос о половой ориентации Аристофана долгое время вызывал споры как в среде профессианальных ученых, так и среди людей весьма далеких от изучения истории и отдающих предпочтение занятиям иного рода.

Однако сексуально-наркотические пристрастия Аристофана легко понять, ознакомившись с описаниями придуманных им сексуальных игрищ: «Анальные лягушки» и «Достань до сердца», в которых он довольно едко высмеивает своих предшественников, в том числе и Еврипида, которого он называл ни на что не годным мечтателем.

В своих сексуальных пародиях Аристофан первым применил элементы ролевых игр, когда участники совокупляются, изображая известных людей, героев или богов. Любимым персонажем самого Аристофана был бог Пан, в образе которого он поимел почти весь пантеон греческих богов, воссозданный его сексуальными партнерами с помощью масок, наркотиков и неуемной фантазии. Любимой своей игрой Аристофан называл «Анальных лягушек». Надо сказать, что по свидетельствам современников, «лягушки» у Аристофана «квакали» громче всех.

Автор «Лягушек» ставит своей целью раскрыть жесткий бескомпромиссный дух оргий Эсхила, показать половое созвучие его порноделирий с новейшими гомедиями, а затем и полное, с его точки зрения, искажение сущности порноделирий в творчестве Еврипида.

Эсхил, по Аристофану, воспитывал своим фаллосом настоящих eбaрeй, Еврипид — испортил людей. Аристофан осуждает пристрастие Еврипида к бесплотным галлюцинациям за ярко проявляющиеся в них автоэротические и мастурбационные тенденции.

Впрочем, на протяжении долгого времени недоброжелатели утверждали, что Аристофан просто завидовал большому члену Еврипида и поэтому не упускал возможности преуменьшить заслуги своего прославленного предшественника. Это многое объяснило бы в характере и поведении Аристофана, ведь недаром испокон веков считалось, что завистливый характер и маленький член — это весьма опасное сочетание. Однако недавно археологам удалось найти слепок, сделанный с эрегированного члена Аристофана незадолго до его смерти. Части этого слепка хранятся теперь в музеях Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Мадрида, Рима, Афин и Конотопа, и всякий, кто их видел собственными глазами, мог убедиться, что особых причин для зависти у Аристофана не было. Хотя, вероятно, наше мнение поменяется, когда будет найдет слепок Еврипида.

В оргиях Аристофана, неразрывно связанных с породившей их эпохой, полных грязных намеков на современные события и выпадов против разных политических деятелей и поэтов, многое стало непонятно без соответствующего комментария людям последующих поколений, а потому переместимся лучше в Рим и рассмотрим такого гомедиографа, как Тит Макций Плавт. Разбор его буйной биографии будет более полезен для нашего исследования.

Плавт

Довольно часто на узких улочках «вечного города» можно было увидеть переодетого в женское платье Плавта, играющего с мальчиками в Эскулапа. Прохожие бросали украдкой осуждающие взгляды в их сторону и шептались о пагубном греческом влиянии, однако положить конец этому безобразию не решались. Всем был известен буйный нрав первого римского гомедиографа. Плавт и вправду был не дурак подраться, но более всего его неуемная душа стремилась к гомерическим оргиям, к которым он пристрастился во время своего путешествия по Греции. Два года Плавт прожил в Гомoполисе и, по словам современников, вернулся оттуда совсем другим человеком, даже походка его изменилась, став более плавной и величественной. Про Плавта говорили, что он «с гордостью несет свой афедрон в массы».

Греческая культура глубоко проникла в Плавта и наполнила его фантастической мечтой перекроить римскую жизнь на новый лад, привнеся в нее свежую струю из Гомoполиса. Неудивительно, что поначалу добропорядочные римляне были в ужасе от его планов. Однако, вскоре к Плавту потянулась римская молодежь, отчаянно желавшая пристраститься к тайнам гомерических мистерий. Не ведая иных форм греческого сексуального раскрепощения, о которых Плавт в силу своих пристрастий предпочел умолчать, новообращенные полагали гомедию — единственной существующей формой наркотической порноделирии и страстно предавались ей в тайне от всех, собираясь в сумрачных рощах и на конспиративных квартирах. Несколько раз Плавта пытались подвергнуть аресту, но всякий раз ему удавалось выскользнуть из крепких рук римского правосудия с помощью преданных друзей и вазелина.

Плавт ввел в свои гомерические делирии клоунаду, буффонаду и другие элементы народных развлечений. Он же впервые ввел в сексуальные игры пантомиму, арии и живые диалоги, написанные языком городского сленга. Протоколы гомерические делирии Плавта — уникальный лингвистический памятник матерного латинского языка.

Когда власти наконец решили взяться за Плавта всерьез, было уже поздно. В один прекрасный день Плавт вывел на улицы Рима пять тысяч своих последователей, призванных со всех концов Апеннинского полуострова, и на протяжении нескольких часов они прилюдно занимались тем, о чем почтенные горожане стыдились даже мечтать. Жизнь города была полностью парализована, власть оказалась бессильна перед вырвавшимся на свободу мощным либидозным потоком. Рим пал, сраженный гомерическим фаллосом Плавта.

Не следует однако преувеличивать заслуг Плавта. Он был скорее популяризатором гомедий, нежели изобретателем новых форм сексуального удовлетворения. Все-таки гомерические делирии практиковались римлянами и до Плавта, правда не в таких масштабах. Напомним, что именно Плавту принадлежит неофициальный рекорд по числу участников в одной оргии — около полумиллиона. Ни подтвердить, ни опровергнуть эту цифру уже не представляется возможным. Другое дело, что именно благодаря Плавту в гомерических делириях стал массово применяться гриб Psilocybe Semilanceata. На пике своей потенции Рим потреблял до двух тонн этого мощного галлюциногена в день. Вскоре, благодаря этим чудодейственным грибам Рим превратился в величайший и прекраснейший город на свете, а Римская империя стала единолично править всем миром. По крайней мере, так казалось самим римлянам.

Мольер, Шекспир, Пушкин

Одержимый желанием превзойти своих легендарных предшественников если не в искушенности, то хотя бы в масштабе, Плавт первый в античном мире в массовом порядке стал использовать в порноделических оргиях рабов. До него совокупление с рабом считалось чем-то настолько постыдным, что об этом невозможно было даже помыслить. Но Плавту терять было нечего. В дни гонений он был рад любой помощи и поддержке. Так Плавт, сам того не ведая, стал основателем мощной индустрии сексуального рабства, которая существует и развивается и по сей день. Плавт не скрывал своей любви к прекрасным молодым рабам, отдавая предпочтение грекам, чем были весьма недовольны голубые патриоты Рима.

Эта мода на сексуальных рабов красной нитью проходит в творчестве многих западноевропейских гомедиографов — Шекспира, Мольера, Гольдони, Бомарше. Все они с удовольствием использовали рабов в своих наркосексуальных делириях, доводя их общее число порой до нескольких тысяч.

В эпоху Сексуального Возрождения цветистые описания делирий Плавта активно изучали лучшие умы того времени. Шекспир высоко ценил его гомедии. Гомосексуальные тенденции деятельности Плавта были созвучны и Мольеру. Оба использовали сюжеты его гомедий в своих публичных оргиях. И это хороший повод перейти к сравнению уже этих двух великих делириков. Например, Мольер заимствовал сюжет гомедии Плавта «Зад». У него эта игра получила название «Тугой».

У Шекспира также есть любопытнейший пример использования тугого зада в групповом сексе в качестве препятствия, которое необходимо преодолеть на пути к райскому блаженству. Вот как интересно сравнивает их автор сексуальной игры под названием «Тугой рыцарь» — Пушкин: «Задницы, оприходованные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы какой-то девственно стыдливости или какого-то пугливого напряжения; но существа живые, исполненные многих неосознанных желаний, многих фантазий; постепенное проникновение развивает перед зрителями и участниками их разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера тугой туг — и только; у Шекспира зад туг, смешлив, мстителен, изворотлив и ненасытен».

Продолжая сравнивать двух делириков, Пушкин пишет: «Мольер всегда нетерпелив, он идет на штурм, когда следовало бы подождать и отказывается от заветной цели, когда до победы остаются считанные мгновения. Рабы Мольера обыгрывают своего хозяина, лишая его удовольствия, поэтому-то Мольер так часто в своих делириях прибегает к помощи phallus ex machina, к неожиданному оральному вмешательству со стороны, от которого раб теряет внимательность, расслабляется и допускает своего хозяина в святая святых».

Гомофобские нотки, проскальзывавшие в «Тугом рыцаре» Пушкина (на что обратили внимание почти все участники этой делирии) усилились после подавления восстания декабристов, среди которых было много друзей Пушкина. Декабристы, как мы помним, протестовали против повального гомосексуализма в Российской Империи. Они вышли на Сенатскую площадь, чтобы потребовать от только что взошедшего на престол Николая I полного запрета гомерических развлечений, на что Николай I решительно ответил: «Да ну их в жопу!». Этот суровый приговор был немедленно приведен в исполнение преданными царю войсками. Оставшиеся в живых декабристы были сосланы в Сибирь, где долгое время были вынуждены ублажать медведей и друг друга. Несмотря на эти трагические события, Пушкин продолжал сочинять сюжеты для новых гомерических игр. Вспомним лишь некоторые их названия: «Сказка о пóпе и о балде», «Золотой петушок», «Арап Петра Великого», «Пир во время чумы» и, разумеется, «Сказание о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о тридцати трех богатырях», во время утверждения которой в высших инстанциях скончалось несколько цензоров. Цензоров отмыли и госпитализировали, а сценарий утвердили, практически не читая.

Волю своим тщательно скрываемым гомофобским настроениям Пушкин дал во время оргии, названной им «Медный взадник», по ходу которой переодетый медным взадником Гоголь несколько часов гонялся за Пушкиным, но Пушкин так ему и не отдался. Гоголь был оскорблен в лучших своих чувствах, ведь всего три года назад они вдвоем на потеху публике разыграли великолепную порнографическую сценку «Моцарт и Сальери», так же придуманную Пушкином, где Гоголь без помощи рук, одним только носом довел Пушкина до пика блаженства. Однако Пушкин уже охладел к Гоголю, который домогался его с самого первого своего приезда в Пидербург. Разразился жуткий скандал, Пушкин был публично обвинен в гетеросексуализме и потратил несколько дней, доказывая в начальственных кабинетах свою искреннюю приверженность мужскому братству. Но опустим подробности.

История с носом Гоголя получила неожиданное продолжение. Известный критик того времени, писавший под звучным псевдонимом Борис Ахулин, в своей нашумевшей книге «Голубая Русь» приводит историю коллежского асессора Ковалева, попытавшегося разыграть сценку «Моцарт и Сальери» с одним кучером. От кучера Ковалев подхватил сифилис и вскоре лишился носа, о чем потом долгое время писал жалобы в различные инстанции, требуя строгих санкций против кучера и денежных компенсаций от Гоголя. Ни того, ни другого он так и не добился и вскоре был вынужден оставить должность по состоянию здоровья. О дальнейшей его судьбе нам ничего не известно.